Они договорились встретиться на следующий день на вокзале и поехать в Фальчёпинг.

Стокгольм – Фальчёеинг, август 2017 года

Они опять встретились у главного стокгольмского вокзала, и, к великому облегчению Лиды, на этот раз Якоб не стал надевать килт.

Когда Якоб проговорился, что рассказал о Лиде Бертилю Ведину и еще одному человеку, она почувствовала тревогу. Вероятнее всего, они отличались бо́льшим здравомыслием, чем Якоб, и могли ему подсказать, что Лида его дурачит. Она уже пару раз заметила, что он лжет или чего-то недоговаривает. Возможно, в действительности Якоб был настороже.

– Ты не нарушишь обещания, которое мне дал? – спросила Лида.

– Какого обещания? – Лида поглядела на него, и он вспомнил. – Ах да. Сегодня вечером, когда никого поблизости не будет, я расскажу тебе кое-что, чего никогда никому не рассказывал.

– Так я чувствую себя в безопасности, – ответила она и положила голову ему на плечо. Четыре часа они болтали о пустяках. Наконец поезд прибыл в Фальчёпинг.

По пути от вокзала к дому Якоба Лида украдкой озиралась по сторонам, выискивая мою бордовую «вольво». В поезде она была с Якобом одна, но там вокруг находились люди. А теперь они должны были опять оказаться один на один в его квартире, и ей хотелось знать, будет ли неподалеку кто-то, кому она доверяет.

Уже стоя на пороге дома, она заметила проезжающую по улице темно-красную «вольво». «Что ж, вовремя», – подумала она.

На кухне Якоб достал из холодильника овощи для салата и замороженное рыбное филе. Он заранее позаботился об обеде с Лидой. А кроме того, купил три бутылки белого вина. Одну они тут же откупорили.

– За смерть предателя, – подняла бокал Лида.

– Ура! – откликнулся Якоб, не повторяя ее слов.

Лида заметила, что он нервничает.

– Помнишь, я говорил тебе о двух журналистах, моих недоброжелателях?

– Вроде бы. Напомни.

– Одного зовут Николас Шмидл, и он работает на New Yorker. Он мне звонил и просил об интервью. Я ему отказал.

– Почему? Ведь было бы здорово!

– Он засыпал меня вопросами. Я ему наврал.

– Какими вопросами?

– Ну, что-то про Израиль и Палестину. Но я от него отделался.

Лида знала о разговоре Якоба с Николасом. Единственное, о чем он мог солгать, это о письме, в котором говорилось про ракеты, которые не вернутся. Палестину никто не поминал. Итак, сейчас Якоб в растерянности и врет ей.

– Ты сказал про двух журналистов.

– Да, второго зовут Ян Стокласса. Вот папка со сведениями о нем. Вероятно, он из КГБ. Можно догадаться об этом по тому, как он действует.

– Можно взглянуть? Ого, ты собираешь досье на своих врагов.

С кухни послышалось шипение, вскипевшая в кастрюле с картошкой вода полилась через край. Якоб выбежал. Вернулся встревоженный и не успокоился, даже когда они сели на диван, налив себе вина.

– Хочу тебе кое-что рассказать, – начал Якоб. – Когда ты сказала, что твой отец умер по твоей вине, я подумал, что это просто невероятное совпадение.

Лида молчала.

– Я был замешан в одну историю, и поэтому я чувствую свою вину за смерть матери. – Он остановился и не сразу продолжил. – Один мой друг-еврей в США, который знает, что я сделал, сказал, что, возможно, именно поэтому моя мать и умерла так рано. И поскольку я согрешил, я не получил наследства. После смерти матери все имущество отошло к отцу. Когда он продал дом, он получил за него 750 000 крон (где-то 81 000 долларов в 2017 году), но после его смерти мне досталось только 50 000 крон (меньше 6 000 долларов в 2017 году). Царь Соломон сказал мне, что это десница Божия. И причина всему – моя причастность к тем делам. Я подумал, что Бог ко мне жесток.

Момент истины настал. Казалось, что мысли Якоба где-то блуждают, но в то же время он казался необыкновенно сосредоточенным.

– В какую историю ты был замешан, Якоб?

– Это случилось в эпоху Второго храма, две тысячи лет назад. У меня была возможность войти в историю, но ангел… Ангел сказал мне об этом слишком поздно. Я подумал: может, теперь все устроено по-другому? Но предполагалось, что на это уйдет немало времени, я расстроился и отказался. И произошло много всякого, все пошло вкривь и вкось.

– И что же дальше?

– Я попытался все исправить. Пророк Павел сказал, что он Йешуа, но это было неправдой. И много чего случилось.

– Что именно-то?

– В архиве я не нашел ничего о Павле, но продолжил искать, связал события между собой и понял, что он был римский шпион. Поэтому я побежал и попытался убить его, но у меня ничего не вышло.

Лида ничего не могла понять. Возможно, он намекал на Улофа Пальме. Но говорил о временах Христа и об апостоле Павле, который изменил иудаизму. Смахивало на бессмысленный лепет безумия. Но в итоге ей подумалось, что Якоб пытается таким нелепым образом сказать ей что-то, не нарушая обещания молчать, данного кому-то еще.

Итак, Якоб Теделин причастен к убийству Пальме. Он получил приказ стрелять в премьера, но, похоже, не выполнил его.

– Мне не дает покоя одна вещь, – сказала Лида. – Вчера ты сказал, что был на Свеавеген в вечер убийства. А потом – что не был. Я как-то запуталась.

– А, ты все еще думаешь об этом. Я сказал, что был на Свеавеген. Но меня не было на месте преступления, когда оно произошло.

– Да, но ты же понимаешь, что мне трудно все это уложить в голове.

– Конечно, я понимаю. Тебе надо было спросить меня, когда это было.

– Но ты говоришь одно, потом другое, и поэтому меня беспокоит, что ты обманываешь меня. Так важно, чтобы ты говорил правду!

– Меня не было там, когда все произошло. Я перешел Свеавеген где-то в пять часов. Может быть, шел к «Гранд Синема», но точно не помню.

– Но тогда почему ты сказал, что вообще не был там в тот день?

– Я оговорился. Но я скажу тебе об убийстве. Если я совершил… если бы я совершил его, я бы никому ничего не сказал, ни единой душе. Даже если бы человека не преследовали, потому что уже осудили Кристера Петтерссона. Другого было бы трудно обвинить. Но если я совершил это… если бы я совершил… я бы, наверное… я не знаю, возможно, я бы тебе сказал. Потому что показания одного свидетеля погоды не сделают. Если я совершил это… если бы совершил. Я бы не смог, потому что меня бы узнали. Я был помощником доктора Энерстрёма. Поэтому было бы безумием с моей стороны попытаться совершить что-то такое. Меня бы узнали.

В этом нагромождении аргументов он постоянно оговаривался. Звучало так, как будто он и впрямь убил Пальме. И доказательством обратного было только то, что его бы могли узнать. Но тогда он носил парик и называл себя Рикардом, так что никто не знал, кто он на самом деле.