Подхватили, вынули из руки пистолет. Пальцы ощупали спину, и Егор вскрикнул.

– Сейчас, потерпи немножко.

Мужчина нес его. Качаясь, проплывали деревья. Вспыхнуло между верхушками елей солнце и погасло.

– Не бойся. Я тебя в надежное место отправлю, там помогут.

Егор трепыхнулся:

– Надо к рации!

– А потом к рации.

– Нет, сейчас!

– Это быстро, тут совсем рядом.

– Нет…

Егор пытался спорить, но его укачало и начало тошнить. Зажмурился, чтобы не видеть плывущих над головой сосен. Под веками пульсировало.

Пахнуло странным, не лесным. Щекотно скользнуло по лицу. Качка прекратилась – Егора положили на что-то твердое. Он открыл глаза. Комната, одна стена занята книжными полками. Гудело в голове. Нет, это колокола – басовитые, размеренные и звонкие, многоголосые. Старик с белой бородой и в темном одеянии склонился над ним.

– Я… умер?

– Ну что ты. Рана совсем не опасная.

Чьи-то руки потянули с Егора куртку, и он потерял сознание.

– Это был Грин?

– Да.

Покалывало под лопаткой. Но Егор знал, что это обман, не боль, а только память о ней.

Юрка носком кроссовки откатил уголек, выпавший на глиняный пол. Оглянулся на монаха и встал с насиженного места. В углу возле двери висел брезентовый плащ, тулуп, еще какое-то барахло. Юрка, чертыхаясь под нос, покопался там и вытащил серый от пыли ватник. Встряхнул, заставив расчихаться Егора. Заворочался Евсей.

– Блин! Я сейчас.

Юрка выскочил на улицу. Судя по звукам, он колотил ватником по сосне.

Егор потер лицо руками. До сих пор не понять: правильно ли поступил тогда, послушав Дороша? К рации все равно не дошел, вместо него это сделал Грин. А сержант, может, остался бы жив. Но ведь он приказал уходить! И они ничего не знали про вейнов!

Вернувшись, Юрка накрыл монаха ватником и снова устроился возле печи. Почесал шею.

– Не комары, а вампиры какие-то. Слушай, я только не въехал, а откуда там Грин?

– Ему Дан оставил записку у Михаила Андреевича, ну, что мы в крепости. Сам не пошел – струсил. А если бы Грин ее не получил?

…К вечеру поднялся ветер. Он гнал на берег волны и стучал ставнями, раздувал штору. Попытался утащить положенную Егором на стол записку – пришлось сунуть уголок под чернильницу. Михаил Андреевич смотрел с сочувствием, но без жалости.

Егор медленно откинулся на спинку кресла. Под лопаткой тянуло, но это было ерундой по сравнению с утихшей болью. Слегка кружилась голова.

– Подождите, я что-то никак…

Обхватил лоб ладонью, дожидаясь, когда перестанет мутить. Резко, противно кричали чайки.

– Значит, есть какая-то дырка в пространстве, и через нее ходят эти… вейны. Они могут протащить за собой человека, но не всегда. Из Старой крепости бы не получилось взять нашего разведчика.

– Да. Не всякий узел силен настолько, чтобы им мог воспользоваться поводырь.

– Поэтому к рации мог пойти только вейн, через другую дырку. Дан струсил. А Грин согласился. Но не дошел, потому что нашел меня и вернулся сюда, в этот мир.

Священник кивнул.

– И снова ушел к рации.

«Бред какой-то», – подумал Егор.

– Ну, хорошо. Пусть вейны, я не сошел с ума, не умер и не сплю. Хотя, если честно, не верится.

Тронул подбородок с поджившей ссадиной. Не верилось и в то, что идет война. Вот сейчас зазвенит будильник – и все будет как раньше: солнечное утро, запах варенья и отцовского одеколона, мама с кухни зовет их завтракать…

– Ладно, но откуда их знает мой папа?

– Вцеслав – тоже вейн, только бывший.

– Это как? – тупо спросил Егор.

– Видишь ли, сложнее всего вырваться из собственного мира, так же, впрочем, как и увести из него другого человека. Стоит вейну один раз сходить на Середину, и вокруг него начинается плестись сеть, чтобы удержать дома. Постепенно нитей становится все больше, и в конце концов вейну приходится выбирать: остаться навсегда или уйти. Если он остается, то теряет дар и так крепко оказывается привязанным, что его не выведет ни один поводырь. Я не знаю, пытался Вцеслав перевезти сюда семью или не собирался даже, но дара он лишился.

Штора вздулась парусом, зашелестели страницы открытой книги.

– Он мне сказки рассказывал, – вспомнил Егор. – Я думал, сочиняет. Оказывается, нет.

Записка трепыхалась, норовя улететь, но тяжелая чернильница мешала. Егор разгладил листок, снова прочитав последние строчки: «…поводырь из меня хреновый, а узел там еще хуже. И вообще, это чужая война. Мой тебе совет, провести не сможешь – сам не суйся. Убьют ни за грош».

Советует он!

– А у меня есть дар?

– Я не чувствую. Скорее всего, нет.

– И как мне теперь домой?

– Ориентиры твоего мира знают двое – Александр и Дан, но где они сейчас… – Михаил Андреевич развел руками. – Придется подождать, пока Алекс сам не вернется. Ты не беспокойся, он не бросит. А мы пока тебя подлечим. Кстати, у нас не просто приют – здесь школа, где обучаются одаренные дети. Походи на занятия. Это поможет тебе освоиться.

В храме горело лишь несколько свечей из множества прилепившихся к стенам. Тонкие тельца их плавились, капли стекали на подставки и срывались на пол. Качались огоньки. Блики плясали на мозаичных стенах, и лица исцеленных казались живыми. Выше, к лекарям, свет не дотягивался, но Дан и так помнил их, удивительно непохожих на иконописных святых.

Тогда он пришел в храм в толпе паломников, поднявшихся в Йкам с караваном Дери-зена. На голове у вейна был клафт в коричневую полоску, лицо выкрашено до смуглого, вычернены брови и специально отпущенная борода. Мягко ступая чарыками по мраморному полу, Дан приближался к исполинской фигуре, и лекари с мозаичных стен провожали его взглядами. Храм наполняли тихие голоса, вздохи, стук костылей, шелест одежды, но все это не могло заглушить журчания ручья, падающего из сомкнутых рук Двуликого в каменную чашу. В чаше вода вскипала белой пеной, переливалась через край и убегала по выложенному малахитом желобу, чтобы у порога кануть в толщу скал. Опустившись на колени, паломники черпали целительную влагу – деревянными кружками и золотыми кубками, походными флягами, хрустальными сосудами и просто горстями. Вода в ручье оказалась прохладной, чуть солоноватой. Она покалывала ладонь множеством пузырьков. Вейн отпил и осторожно промокнул крашеные усы. В конце концов, если лечебная сила в источнике есть, она останется. Дан усмехнулся, понимая, что найдет сотню оправданий, лишь бы поддаться искушению и сделать то, чего не мог никто до него, – украсть дар Двуликого.