Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Иногда я рассказываю что-нибудь, а Эйб вдруг вскинет на меня глаза, словно выстрелит, а потом закинет голову и хохочет, и я вдруг понимаю, как мало все мы знаем о своих друзьях, кто они такие и что они о нас думают.
Хана кивает, поднимает на него глаза и улыбается, редкий случай.
– Ты любишь своих друзей?
– Что? Да, а то как же, – смеется Джим.
– Ну вот, я начинаю работать. Отойди, пожалуйста, в сторону, не засти. Садись куда-нибудь и делай что хочешь, а хочешь – поезжай домой.
– Я посмотрю другие картины.
Джим смотрит их одну за другой, поглядывая время от времени на Хану. Работает она сидя – сгорбилась над лежащим на столе холстом и орудует крошечными кисточками. Лица не видно, его скрывают упавшие вперед волосы. Тело словно окаменело, двигается только кисть руки – движения еле заметные, но быстрые, уверенные… сколько же часов нужно ей, чтобы закончить одну картину? А сколько их здесь, на полу, штук ведь шестьдесят, не меньше. Да-а.
А потом Джим откладывает картины и смотрит уже только на Хану. Хана этого не замечает. Время от времени она набирает полную грудь воздуха, затем выдыхает и задерживает дыхание. «Вроде чейн-стоксовского дыхания, – думает Джим. – Словно она на большой высоте». В какой-то момент он приходит в себя и осознает, что смотрит на эту неподвижную фигуру, ни о чем не думая уже… уже неизвестно сколько времени. Вроде медитации, которая никогда ему не удавалась! Правда, сейчас он чуть было не уснул.
– Хана? Я, пожалуй, пойду.
– Хорошо. Увидимся?
– И не сомневайся.
По пути домой Джим буквально слышит зарождающееся стихотворение – даже целую поэму, в которой есть и золотые трассы, и зеленое небо, и громоздкая фигура, приткнувшаяся над низеньким столом. Но потом стихотворение куда-то исчезает, дома, у компьютера он не может вспомнить ничего, кроме каких-то перепутанных обрывков и почти невыразимых словами образов. Когда Джиму надоедает таращиться на пустой экран, он ложится и впадает в беспокойное, полудремотное состояние. И снова он идет по усеянному развалинами холму, и снова низкие, обрушившиеся стены, и пустынная до самого горизонта земля… и снова из холма восстает нечто, которое должно ему о чем-то рассказать, только он не понимает – о чем. А потом он поднимает голову и видит золотую трассу, повисшую в зеленом небе.
39
Таш далеко не горел желанием участвовать в приемке прибывающего с Гавайев контрабандного груза, но Сэнди все-таки его уломал. Подействовали не столько финансовые доводы, сколько настоятельные личные просьбы, Таш он и есть Таш.
Вскоре после этого к Сэнди зашел Боб Томпкинс с последней информацией относительно доставки «Носорога» и с ключами от лодки, стоявшей в ньюпортской гавани. Обговорив дела, они прихватывают по стакану и удаляются на балкон; вскоре туда же выходит и Анджела.
– А как там у Реймонда? – безразлично интересуется Сэнди.
– Да все в порядке.
– Так и продолжает громить оборонную промышленность ОкО?
– Еще как, пуще прежнего.
– И что, навербовал для своего крестового похода местных дурней?
– Вернее сказать – нанял. Ну да, конечно. Ты не думаешь, что он все сам делает?
Сэнди медлит, ему не хочется проявлять повышенного интереса, но тем временем в разговор вмешивается Анджела:
– Мы думаем, что с ним связались некоторые из наших друзей, и боимся, не нарвутся ли они на крупные неприятности.
– Ну… – хмурится Боб, – я не знаю, что тут и сказать. Во всяком случае, Реймонд принимает самые строгие меры безопасности. Он божится, что все идет тихо и гладко.
– А слухи уже разносятся, – замечает Сэнди.
– Да? – снова хмурится Боб. – Ладно, я скажу Реймонду. Мне и самому кажется, что пора бы все это кончать, только не знаю, согласится ли он.
Сэнди бросает взгляд на Анджелу, и они переводят беседу на другие темы. Потом, обдумывая услышанное, Сэнди приходит к выводу, что ничего особенно ценного он, собственно говоря, не узнал. Зато удалось послать Реймонду полезную информацию.
Следующим утром Сэнди и Таш идут в гавань. Боб принес все необходимые ключи – от автостоянки, лодочной пристани, от ворот, ведущих к пристани, от клетки, ограждающей лодку, специальный ключ для отключения охранной системы, три ключа, позволяющих проникнуть во внутренние помещения лодки, и один, высвобождающий такелаж.
Лодка – это не лодка, а скорее уж яхта. Тридцатитрехфутовый катамаран с широким, объемистым корпусом, не отличающийся особой скоростью и гордо именуемый «Гордость Топеки». Надежная тиковая обшивка, борта и палуба – синие, паруса – всех цветов радуги сразу, на корме каждого из полукорпусов – небольшой вспомогательный движок. Они спускают яхту со слипа, включают движки и неспешно, с негромким тарахтением двигаются к выходу из гавани.
Мимо пяти тысяч лодок.
Мимо павильона Бальбоа и парома, перевозящего туристов.
Мимо дома, разрезанного пополам двумя насмерть поссорившимися братьями. Это – наша История.
Мимо буйка, отмечающего место, где ставил свою яхту Джон Уэйн.
Мимо поста морских пограничников (нужно выглядеть как можно безобиднее).
Мимо пальм, склонившихся над Пиратским Логовом. Это – твое детство.
А потом – в узкий канал, зажатый между двух молов. Час пик, и на выходе из самой оживленной гавани мира пробка почище уличной, скорость – пять узлов. Ничем не лучше, чем на трассе. За левым (если двигаться на выход) молом – Корона-дель-Мар, именно там Каханомоко познакомил Калифорнию с серфингом. Справа, за более длинным молом – Клин, любимое место бодисерферов.
– Интересно, откуда натащили все эти валуны и булыжники, из которых сложены молы? – лениво спрашивает Сэнди. – Тут поблизости ничего такого нет.
– Спроси у Джима.
– А ты помнишь, мальчишками мы добегали тут до самого конца?
– Да. – В самом конце корона-дель-марского мола – металлическая вышка, увенчанная мигающим зеленым огоньком. Одна из волшебных целей их детства. – Мы были психами, что носились по этим булыганам.
– Знаю! – смеется Сэнди. – Один раз поскользнуться – и с концами. Сейчас бы я ни за что.
– И я. С возрастом мы стали рассудительнее.
– А-ха-ха, ха-ха-ха. Что сразу же мне напомнило – а не пора ли запустить в глаз?
– Только поднимем сперва паруса, а то еще забудем, как это делается.
Сэнди и Таши поднимают грот, яхта бежит быстрее, они правят к югу.
Двигатели выключены. Сзади – белый пенный след. Отражение солнца в воде. Ветер сносит к берегу. Парус вздувается беременным животом.
Сэнди набирает полную грудь воздуха, выдыхает:
– Да, да, да. Наконец свободен[25]. Самое время отметить это дело.