5

ПОСЛЕ ТОГО КАК ЛОТТО УМЕР, время проглотило само себя.

Салли видела, что бесполезно добиться чего-то от Матильды, – ее оцепенение было непроницаемо. Она покрылась такой толстой коркой гнева, что пробиться внутрь было невозможно. И тогда Салли вернулась в Японию. Она обещала появиться через год, когда Матильда уже не будет такой фурией.

– Я теперь всегда буду фурией, – сказала Матильда.

Салли слабо улыбнулась и погладила ее лицо своей высушенной коричневой ручкой. Только сестра Лотто возвращалась снова и снова.

Милая Рейчел, золотое сердце.

Когда она приезжала, всегда говорила что-нибудь вроде: «Это тебе, яблочный пирог» или «Свежий хлеб!», «Хризантемы», «Подержи мою дочурку, она – целебный бальзам от любого горя».

Все остальные давали ей только время и пространство.

– Господи, кто бы мог подумать, что Матильда окажется такой сучкой, – говорили уязвленные друзья, возвращаясь домой после встречи с ней. – Разве это можно было предположить, когда Лотто был жив? Вы можете поверить в то, что она сказала?

– Она просто одержима каким-то демоном, – говорили одни.

– И имя ему – горе, – утверждали другие со знающим, уверенным видом.

Было принято негласное соглашение: они вернутся в этот дом, только когда Матильда станет прежней, элегантной и улыбчивой. Однако все равно слали ей подарки.

Сэмюель прислал бромелию, Чолли – целые башни бельгийского шоколада, Даника – своего личного массажиста, которого Матильда молча отправила обратно, Эрни – ящик вина. Ариель прислал длинное черное кашемировое платье, в котором Матильда лежала, свернувшись калачиком, несколько дней. Странно, что именно подарок от старого босса оказался единственной почти идеальной вещью среди прочих.

ПОЗЖЕ, ГЛУБОКОЙ НОЧЬЮ, Матильда мчалась за рулем новенького «мерседеса» с дверцами «крыло чайки», который Лотто купил незадолго до своей кончины. Мать Лотто умерла за полгода до своего сына, и на них обрушилось такое огромное наследство, что им показалось глупо ездить на пятнадцатилетней «Хонде Civic» с подпорченными подушками безопасности. Лотто вспоминал о деньгах только тогда, когда дело касалось его персонального комфорта, в других случаях он поручал вопросы окружающим.

Матильда вдавила педаль в пол, и машина рванула с места, как черт. Стрелка подползла к восьмидесяти, потом – к девяноста пяти, а затем – к ста десяти.

Она выключила фары, и темнота сомкнулась, словно она вдруг провалилась в сон. Ночь была безлунная. Машина неслась вслепую, точно рыба вдоль шершавых стен подводной пещеры. Целую жизнь спустя она наконец провалилась в благодатный, спокойный мрак.

Ее машина врезалась в водопроводную трубу, прочесала набережную, пробила забор и, совершив кувырок, приземлилась на землю, распугав стадо спящих коров породы джерси.

Изо рта у Матильды хлынула кровь. Кажется, она насквозь прокусила язык. Неважно. Не считая того что в последнее время ни с кем не общалась – она была совершенно в порядке.

Она выбралась из машины, глотая потоки металлического жара. Коровы отошли подальше, наблюдая за ней из укрытия шумящих на ветру лип. Одна из них лежала на земле позади машины. Когда Матильда обошла ее, то увидела лужу крови на том месте, где должна быть ее голова.

Долгое время она смотрела, как кровь течет в траву. Уже ничего нельзя было сделать.

Уже ничего нельзя было сделать, и Матильде сорок шесть.

Она была еще слишком молода, чтобы навсегда отречься от любви. Она все еще в цвету. Выглядит хорошо и желанно. А теперь она еще и свободна. Навсегда.

Наша история касается всех женщин, а не только Матильды. А история женщины – это всегда история любви, того, как люди тонут друг в друге. Легкое отклонение, расстройство: вы всю жизнь стремитесь к Творцу, но все равно не можете его достичь, и в итоге остаетесь один на один с этими попытками. А потом выбираете крысиный яд или грохочущие колеса русского поезда.

Даже самая нежная и спокойная история любви – всего лишь улучшенная версия вышесказанного. И для бедняков, и для богачей краеугольным камнем любви было и остается смутное обещание любви до самой старости, которая придет ко всем хорошим девочкам на Земле. Устрашающе-старые тела любовников в одной ванной, морщинистые руки мужа, натирающего мылом увядшие бутоны жены, его эрекция, выплывающая из мыльной пены, точно розовый перископ, говорящий: «Я тебя вижу!» Прихрамывающие прогулки под платанами, истории, обмен мимолетными взглядами.

– Муравейник, – говорит он.

– Мартини! – отвечает она, и разгорается огонек старой шутки, смысл которой известен только им двоим. Их смех отбрасывает прекрасное эхо. После они неспешно отправятся на ранний ужин и задремлют, рука об руку, при просмотре какого-нибудь фильма.

Их тела похожи на узловатые палочки, обернутые пергаментом. Если один из них окажется на смертном ложе, второй умрет на следующий день, потому что его сердце не выдержит и покинет мир следом за любимым. Какая связь, какая любовь, какой финал!

Простим ее за то, что она думала, что все будет именно так. Ей внушили все это силы, куда более могущественные, чем она сама:

…побеждает все!

Все, что вам нужно, – это…

… – это многогранная вещь!

Сдавайтесь…

Как только девочки вырастают и начинают заворачиваться в тюль, воображая фату, им запихивают все это дерьмо в глотку, как кукурузу в гуся, и заставляют глотать. Как учат старые истории, женщине всегда нужен другой человек рядом, способный заполнить недостающее пространство и разжечь ее так, чтобы она засияла в полную силу.

[А вот и опровержение: после сумрачных и пыльных лет, когда ей будет восемьдесят и она будет в одиночестве сидеть за чашкой чая, в Лондоне, в комнате для завтрака, и изучать свою руку, словно старинную карту, в ее окно влетит голубой волнистый попугайчик, неожиданный гость в этом субтропическом месте.]

И в этот момент она вдруг совершенно ясно и четко увидит в этой маленькой, нежно-голубой фигурке утерянное ядро собственной жизни – любовь.

В ее жизни была любовь – огромная и устрашающая, в ней был огонь, была магия. Был Лотто, ее дорогой супруг, Господи! Да, да, он был ядром ее жизни, и куда более весомым, чем обычная любовь.

Но пока она, отделавшись одним лишь прикушенным языком, стояла перед облитой тусклым лунным светом и горячей коровьей кровью грудой металла и стекла, в ее голове ширилась во все стороны одна-единственная мысль: «Что теперь?»

6

ОДНАЖДЫ маленькая девочка по имени Аурелия, которой Матильда была когда-то, обнаружила у себя в руке голубой портфель. Ее волосы были тщательно расчесаны и заколоты. Ей было пять или шесть.

– Ты уезжаешь к своей бабушке в Париж, – сообщила ей высокая Бреттон.

Когда речь заходила о той бабушке, что жила в Париже, всегда возникало чувство неловкости и отторжения. Мама никогда не говорила о ней, они даже по телефону практически не разговаривали. Аурелия же никогда ее не видела и никогда не получала от нее никаких милых посылочек на день ангела.