— Берите, черт возьми!

Не выпуская рукояти палаша, он схватил со стола кортик и сунул мне в руку. Привычная тяжесть оружия не дала мне былой уверенности, да и оружием его едва ли можно было назвать в этой ситуации.

«Макс! — заорал я мысленно, медленно, дюйм за дюймом освобождая тускло блестящее граненое лезвие от ножен. — Тащи же сюда свой большой ленивый живот!». Если Кречмер сейчас вслушивался в скрип ножен, я силился уловить другие звуки. Отдаленные шаги, короткий щелчок взводимых курков, треск досок… Но вокруг нас была тишина, нарушаемая лишь шуршанием ветра где-то в крыше. Шуршание ветра и скрип вынимаемого лезвия.

— Смелее, Курт, — сказал Кречмер после того, как я уронил ножны и остался стоять с кортиком в руке. — Решайтесь же. Я не могу дать вам времени, мне надо скорее возвращаться в город.

— Вас видела охрана ворот, — сказал я, затягивая время. Сталь выглядела как граненный и острый замерзший луч какого-то нездешнего серого солнца. — Вам не поможет мое самоубийство, Антон.

Его губы дернулись, — может, оттого, что я впервые назвал его по имени.

— Причем тут охрана… — пробормотал он. — Орден… Смелее, Курт, прошу вас!

Он едва ли не умолял меня, точно забыв про палаш в опущенной руке. Точно был лишь незваным гостем, просящим о милости.

— Конечно, — сказал я, улыбнувшись и наводя острие под ребра. — Почему бы и нет?

Он успел заметить. У него всегда была отличная реакция, и этот новый блеск его глаз ничуть не притупил ее, напротив. Когда моя рука устремилась к его горлу, разворачивая в стремительном движении кортик, жандарм уже начал уходить в сторону, и одновременно с этим ожила тусклая полоса металла, которую он сжимал. Мы оказались совсем рядом, и мгновенье, в течение которого мой кортик чертил путь к его кадыку, замерзло навечно, как срез времени, отчеканенный в мраморе. Его расширенные глаза. Тронутые сединой волосы, свисающие на высокий лоб мокрыми сосульками. Дрябловатая кожа шеи. В этом срезе было все, не только то, что видит глаз — одну бесконечную часть времени, распластавшуюся без конца и края, я ощущал запах его одеколона, крепкий и горьковатый. Свист воздуха, рассекаемого холодной сталью…

Мне не хватило совсем немного. Острие, почти коснувшееся его шеи, полоснуло воздух, плечом же я налетел на его грудь и почти потерял равновесие. Удар Кречмера я ощутил телом еще прежде, чем глаз успел заметить движение. Инстинктивно рванулся в сторону, врезался в стол и опрокинул его. Зазвенела на полу фляга, на пол потекло вино, медленно растекаясь в неправильную по форме лужицу. Время стало густым, плотным, тяжелым. Удар Кречмера с оглушающим треском разделил упавший стол практически пополам, сталь палаша загудела от чудовищной силы. Придись этот удар в цель, он перерубил бы меня в районе бедер надвое. Какая-то часть меня, не участвующая в схватке, а лишь созерцающая со стороны, успела понадеяться, что тяжелый палаш застрянет в дереве и Кречмеру понадобится секунда, чтобы высвободить его. Та самая секунда, за которую я успею распрямить правую руку и закончить поединок. Но у меня не было этой проклятой секунды. Не успел я толком выровнять собственное тело и утвердить равновесие, как Кречмер вновь занес оружие. Он управлялся чертовски быстро для своего возраста и своей комплекции, а я уже много лет не обнажал даже кацбальгера…

Свободной левой рукой я задержал его готовящийся опуститься локоть — попытайся я увеличить дистанцию, удар настиг бы меня прежде, чем я сделал бы и полшага. Но ударить кортиком я не успел — звенящая боль громыхнула в голове, и я полетел на пол сквозь водоворот мельтешащих огненных брызг.

Вставать на ноги после крепкого удара кулаком в челюсть очень сложно. Тело шатает из стороны в сторону, как после полудюжины вина, в голове точно звенят крохотные колесики и шестеренки, которые от встряски позабыли свой порядок и смешались беспорядочной кучей где-то в затылке.

«Слишком близко».

Слишком поздно. И слишком медленно.

Все еще полуослепший, я с трудом поднялся на колени и рванулся в сторону. Палаш пронесся мимо, но сопровождался он не свистом, а тяжелым, монотонным гудением. Так может гудеть воздух перед грозой. Так гудит остывающая после выстрела пушка. Так гудят крылья смерти.

Я упал на бок, ребра остро заныли, но сейчас мне не было до них никакого дела. Кречмер возвышался надо мной, — огромный, неподвижный, с занесенной для удара рукой.

«Он сильнее, — шепнуло что-то рядом, я даже ощутил дуновение чьего-то легкого дыхания в щеку. — Закончи с этим. Ты просто слаб».

Я бросился на Кречмера, не успев толком встать, рывком. Сейчас! Мне казалось, я чувствую кончиками пальцев теплоту его кожи. Я буквально ощущал, как узкое лезвие кортика входит ему между ребрами, мягко, как в тряпичную куклу. И я опять на мгновенье отразился в его глазах.

Он встретил меня ударом ноги, и подкованный сапог, мелькнув около моего лица поцарапанным носком, пришелся мне в живот. Кажется, я успел разглядеть на подошве клочья сена и комья весенней грязи. А потом мои внутренности словно выпотрошили, залив вместо них расплавленный свинец. Я взвыл, как раненный пес, крутанулся и снова рухнул на пол. Ощущение собственного бессилия грызло изнутри и доставляло больше мучений, чем боль в отбитых внутренностях.

Поражение.

Рано или поздно каждый тоттмейстер отправляется на свидание с той, кому он так долго служил.

Зарычав от злости, клокочущей ядовитой желчью в моих жилах, я попытался поднялся, вслепую размахивая перед собой кортиком. Но Кречмер не дал мне такой возможности. Он дал мне боль. Эфес палаша с треском, от которого перевернулся вверх ногами весь дом, впечатался мне в висок. Меня отбросило куда-то в сторону, и направления я уже не осознавал. Просто мое тело поднялось в воздух и переместилось.

Смерть — капризная дама, ее слуги не заслуживают к себе ни милости, ни снисхождения.

Я почти ослеп. Перед глазами зудело огненное марево, в котором пульсирующими кровавыми и оранжевыми комками гудела боль. Боль поселилась в моем теле, вырыла там ходы и затопила их пожирающим плоть ядом.

Когда ко мне вернулось зрение, первое, что я увидел — Кречмера. Он стоял надо мной и смотрел вниз. И казался на удивление спокойным. Все, что в нем было от зверя, пропало, точно наваждение. «Ну что, Курт, как вы? — спросит он сейчас. — Я рад, что вы нашли возможность присутствовать».

В моей руке был по-прежнему зажат кортик, хоть я этого и не чувствовал. Но Кречмер прочитал мои мысли быстрее, чем я успел пошевелиться.

— Мне очень жаль, Курт, — сказал он печально.

Я вновь увидел начищенный носок его сапога. На этот раз боль сожрала руку. Я слышал треск, отвратительный треск вроде того, который раздается, когда лопаются деревянные рейки, обернутые парусиной. Боль захватила в свой огнедышащий рот всю руку целиком и раздробила ее тупыми вращающимися резцами зубов. Кажется, я закричал.

— Вы нравились мне, Курт, — говорил мне кто-то сверху. — Но вы знаете, что я не могу поступить иначе. Это тот вексель, который совесть не позволит мне хранить.