Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Протоколы его допросов я внимательно изучал. Что и говорить — это тяжелое занятие. Наводящее на невеселые мысли.
В первый год ведения дела следователи усиленно «раскручивали» так называемый «еврейский заговор». На этом этапе Шейнин давал показания охотно и подробно, «выдавал» всех и вся. Он говорил о своих «националистических» беседах с самыми известными деятелями советской культуры и искусства. «Закладывал» он и своих бывших сослуживцев по прокуратуре. Кстати, и того же Бориса Ефимова тоже присовокупил к числу заговорщиков, о чем я старому художнику во время нашего разговора говорить не стал.
Он с готовностью поведал о своих «националистических» беседах с Эренбургом, братьями Тур, Штейном, Кроном, Роммом, Рыбаком и многими другими известными деятелями культуры.
Вот только один отрывок из его показаний об Эренбурге. «Эренбург — это человек, который повлиял, может быть в решающей степени, на формирование у меня националистических взглядов… Эренбург говорил, что в СССР миазмы антисемитизма дают обильные всходы и что партийные и советские органы не только не ведут с этим должную борьбу, но, напротив, в ряде случаев сами насаждают антисемитизм…»
Следователи, видя его готовность, требовали показаний на Утесова, Блантера, Дунаевского, и даже на Вышинского, руководившего знаменитыми процессами 30-х годов…
В своем письме на имя министра госбезопасности С. Игнатьева Шейнин потом писал: «Следователь пошел по линии тенденциозного подбора всяческих, зачастую просто нелепых, данных, большая часть которых была состряпана в период ежовщины, когда на меня враги народа… завели разработку, стремясь меня посадить, как наиболее близкого человека А. Я. Вышинского, за которым они охотились».
И в другом письме уже на имя Берии: «Вымогали также от меня показания на Вышинского».
«На Вышинского» Шейнин показаний не дал, но вот своих сослуживцев не пожалел.
Так на вопрос следователя: «Вы все рассказали о своей вражеской работе против Советского государства?», последовал ответ:
«Нет, не все. Мне нужно еще дополнить свои показания в отношении преступной связи с работниками Прокуратуры СССР Альтшуллером и Рагинским». Называл он и многих других лиц, например, прокурора Дорона, профессоров Швейцера, Шифмана, Трайнина…
Причем «шил» Шейнин к заговорам даже тех, о ком его и не спрашивали.
Такой была его тактика, всячески демонстрировать готовность сотрудничать со следствием. А стратегия была одна — выжить, избежать пыток. Ради этого, он готов был выложить любые подробности из личной жизни своих знакомых, включая самые интимные. Рассказывая об одной женщине, помощнике прокурора, описал, какие предметы женского туалета оставались в кабинете после ее визита к начальнику.
Через какое-то время «еврейский вопрос» стал терять «актуальность», и следователи принялись усиленно «превращать» Шейнина в шпиона. Пошли вопросы о связях с заграницей. Однако здесь Шейнин держался стойко. Он начисто отрицал свою вину в шпионаже или измене Родине.
Вот, например, отрывок из протокола допроса от 7 февраля 1953 года.
«Вопрос: Материалами дела установлено, что вы проводили враждебную работу против Советского народа по заданию представителя иностранного государства. Признаете это?
Ответ: С представителями иностранных государств я не был связан и заданий по проведению вражеской работы из-за кордона я не получал.
Вопрос: Ваше заявление лживое. Имеющиеся в распоряжении следствия факты полностью изобличают вас в связи с заграницей. Прекратите уклоняться от правды.
Ответ: Еще раз заявляю следствию, что я агентом иностранной разведки не был».
Одновременно он писал заявления на имя первых лиц государства. Вот такие:
«У меня нет чувства обиды за свой арест, несмотря на перенесенные физические и нравственные страдания. Скажу больше: тюрьма помогла мне многое осознать и переоценить. И если мне вернут свободу, этот процесс нравственного очищения и глубокого самоанализа даст мне как писателю очень многое. Слишком легко мне раньше удавалась жизнь».
Что тут скажешь?
После смерти Сталина, когда многие дела стали прекращаться, Шейнина держали в тюрьме еще более восьми месяцев. Он не мог не видеть, как меняется ситуация, узнал, что его личный враг Лихачев арестован, и резко изменил свои показания, многое из того, о чем говорил, стал отрицать. Кстати, Лихачев в декабре 1954 года вместе с другими руководителями МГБ СССР за допущенные злоупотребления будет осужден и расстрелян.
А Шейнин, понимая, что перемены наступили, писал многостраничные заявления: «Я „признавал“ факты, в которых нет состава преступления, что я всегда могу доказать. Следователей же в тот период интересовали не факты, а сенсационные „шапки“ и формулировки. Чтобы сохранить жизнь и дожить до объективного рассмотрения дела, я подписывал эти бредовые формулировки, сомнительность которых очевидна… Я не перенес бы избиений».
21 ноября 1953 года дело Шейнина было прекращено, его освободили. И он этому очень радовался. Радовался еще и тому, что далекое эхо теперь, как ему казалось, невозвратных лет уже отголосило над его головой и его угрюмой страной. Как-то Лев Романович зашел в Верховный Суд СССР. Председатель Верховного Суда Анатолий Антонович Волин, увидев его в коридоре, пригласил к себе в кабинет. Спросил:
— Ну что, тебе там крепко досталось?
— Да нет, — спокойно ответил Шейнин.
— Говорили, что ты признался еще в машине, когда тебя везли на Лубянку после ареста.
— Нет, все было не так.
— Но ты же признавался?
— Я действительно что-то такое признавал, я боялся избиения, — коротко ответил Шейнин и сменил тему.
«Было очевидно, что он ничего не хочет рассказывать, — сказал мне во время одной из бесед Волин, когда вспоминал об этой встрече. — „Умная голова“ посчитала, что так будет лучше. А вообще-то он был по характеру нестойкий…»
Была у Шейнина памятная встреча и в родной прокуратуре, где ему и его коллеге Дорону вернули партийные билеты, хранившийся там после ареста. Это было единственное, что можно было тогда сделать. Как сказал снятый в то же время с работы за то, что не обеспечил надлежащего надзора за исполнением законов в органах МГБ, Генеральный прокурор Г. Н. Сафонов, «где начинался порог МГБ, там заканчивался прокурорский надзор». Впрочем, и сам Шейнин знал это не хуже.
Он знал систему, в которой прошла его жизнь, которой он служил в меру своих сил, и потому никогда и ничего не любил вспоминать из прошлого — ни политических процессов, ни собственного ареста, ни бесчисленных допросов… Ведь многие тайны, в которые он был посвящен, были не только тайнами времени и системы, но и его собственными, глубоко личными тайнами.
В последние годы своей жизни Шейнин работал заместителем главного редактора журнала «Знамя», затем редактором на киностудии Мосфильм, принимал активное участие в создании знаменитого сериала «Следствие ведут знатоки». По его сценариям в это время были сняты фильмы «Ночной патруль», «Цепная реакция», «Игра без правил», поставлена пьеса «Тяжкое обвинение». Завершена трилогия «Военная тайна».