– Да, вот еще! – вспомнил Иван Иванович. – Зеркало это дурацкое… Спроси, сколько стоит. Денег дам. Если щепетильный – запиши адрес, вышлешь должок. А то что ты как уборщица-общественница…

– Это… сам разберусь, – буркнул Ракитин.

– Тогда разберусь я! – Иван Иванович встал. – Сиди, понял? – цыкнул он, пресекая возражения. И направился к проводнице, столкнувшись в двери с Жанной, ведомой под локоток Рудольфом Ахундовичем.

Оба были молчаливы и страшно стеснялись друг друга, как школьники после первого поцелуя.

Ракитин, испытывающий некоторую удрученность после объяснения с дотошным соседом, не удержался, смотря на них, от нервной ухмылочки.

– Вы-выпьем, – усердно глядя мимо Ракитина, сказал Рудольф Ахундович и, торопливо наполнив рюмки, выпил, тостом свое действие не предваряя.

Жанна, тоже державшаяся весьма скованно, все же нашла силы, чтобы завязать принужденный разговор, посвященный, к досаде Ракитина, ему и ветерану альпинизма Михаилу Алексеевичу. Разговор состоял из каверзных вопросов об этом виде спорта как таковом, о дальнейших планах скалолазов и соответственно туманных ответов Александра, лихорадочно вспоминавшего телеинтервью с известными восходителями и общую информацию о технике вскарабкивания на возвышенности.

На середине его исповеди, посвященной специфике преодоления морен, перемежающихся ледниками, появился Иван Иванович и, моментально уяснив обстановочку, выручил, прервав выкручивающегося лектора лаконичным докладом:

– Проводница прощает все!

Затем же, упреждая развитие лепета о лавинах и камнепадах, перевел беседу в нейтральное русло, как-то: что представляют собой климат Средней Азии, ее фауна, флора, местные обычаи и пережитки.

В разгар обсуждения пережитков в купе наведался Градов.

– Поди сюда, – позвал он Ракитина и, оттеснив его к окну, свирепо зашептал:

– Что ты там начудил?

– Что?.. – растерялся Александр.

– Подходит сейчас ко мне какой-то тип и говорит: передай приятелю своему, что в Душанбе его ждет встреча с оркестром и с охраной благотворительного фонда. Стоит, пузо вывалил, весь из себя…

– Брюнетик, да? – уточнил Александр. – Вот мразь! А ты бы ему, используя обороты Юры Шмакина, – промеж бы рогов! В тамбуре. Куда бы вся его воинственность делась!

Градов сжал пальцами горло, перехваченное мукой стона.

– Ты, как магнит, напасти притягиваешь, – произнес жалобным тоном. – И вообще… что за тяга неуемная на рожон лезть! Скромно надо; тихо, во глубине покорных масс… Вот я. Сколько прожил, и почти без конфликтов. А ты? В эпоху бы феодализма тебя запихнуть – там бы сразу такого или на костер, или на дыбу. Вмиг бы оценили. Не по достоинству, так по существу.

– Окажись я там, – сказал Ракитин, – может, выбрал бы скандал и дыбу, нежели житие клопиное, потому как сдох бы я в той эпохе от скуки, ведая, что будет впоследствии.

– Это – да, – подтвердил Градов. – В незнании грядущего – надежда человеков и счастье их, точно. И мне, кстати, тоже… любопытно. Что будет.

– У тебя есть возможность… – начал Ракитин и осекся: в соседнем купе раздался звук глухого удара, как будто что-то тяжелое сверзлось с верхней полки на пол, затем после непродолжительной паузы донесся гневный бас Вероники Степановны, и в тот же момент при раскатах ее характерного голоса отворились двери многих купе и показались головы.

– Полюбуйтесь, граждане дорогие, прошу! – призывала Вероника Степановна публику, начавшую подавать признаки заинтересованности. – Вот она – живая контрабанда вооружения! Вот он – бандит!

– Умри, чучело! – донеслось в ответ сдавленное яростью шипение железнозубого.

– Милиция! – не унималась Вероника Степановна.

Ракитин и Градов, невольно вовлеченные в среду появившихся зевак, заглянули в купе, узрев следующее: на полу, присев, как загнанный волк перед прыжком через флажки, находился железнозубый с дергающимся в свирепом тике лицом. Рядом валялся разлетевшийся от падения с высоты ящик, и из треснувшего по шву брезента упаковки стекали, масляно отсвечивая желтизной гильз, остроконечные автоматные патроны, которые железнозубый безуспешно пытался запихнуть обратно своей заскорузлой ладонью.

– Чего пялитесь?! Не кино! – прорычал он, вздувая жилы на багровой, в белых мурашках шее, и, дотянувшись до ручки, энергично задвинул дверь.

– Полезла за чемоданом, а ящик-то и свались! – возбужденно объясняла Вероника Степановна. – Гляжу: патроны! А он плел: переезжаю, стереосистема… Как же! Взятку, подлец, совал! – вскричала со страстью, возведя затемненные очки к потолку. – Мне – мзду!..

– Начнется сейчас, – предрек Ракитин, адресуясь к Градову. – Представление. Пойду покурю, пожалуй. – И вышел в тамбур.

Зажег спичку, но прикурить не успел – в тамбур влетел железнозубый, навалился плечом на дверь, судорожно задергавшуюся под чьим-то напором извне, и, вытащив из кармана цилиндрик ключа, ловко замкнул ее.

Удары усилились, ручка заелозила вверх-вниз, но безуспешно.

Железнозубый зло и довольно усмехнулся и только тут узрел скромно жавшегося в углу Александра.

– Стой как стоишь, – повелел глухо. – Как муха замри, понял? Армию служил? Команду «смирно» знаешь? – И показал Ракитину красивый – длинный и узкий – нож.

После тем же ключом открыл дверь вагона и распахнул ее, качнувшись под напором ударившего в тамбур ветра. Вслушался в дребезг колес, напряженно всматриваясь во тьму и морщась от холодного свистящего воздуха. Опустился на подножку. Истово перекрестился кулаком.

– Я не китаец, – сказал, задумчиво плюнув в гудящую ночь, – но моя стихия – сумерки…

После этой странной по смыслу фразы обратился к Ракитину, корча в ухмылочке сиреневые губы:

– Прощевай, гражданинчик! Физкульт-привет следствию и операм! – Натянул кепочку на глаза и канул во мглу.

Спрыгнул, как отметил Александр, грамотно: по ходу поезда, корпусом вперед.

В сей же момент дверь в тамбур с шумом распахнулась, и показался Иван Иванович, безумно вращавший ищущими глазами.

– Где? – отрывисто спросил он Ракитина, оскалив зубы.

Тот молча кивнул на скрипуче качавшуюся дверь вагона.

– Уше-ол! – простонал Иван Иванович смятенно. – Так, стоп-кран… Нет, не стоит, скоро станция, все равно возьмем… Ты-то чего смотрел?! – укорил он Александра, глазевшего на пистолет в руке соседа по купе.

– Ножичек у него был, – сообщил Ракитин невинным тоном. – Лезвие изящное, любовно отточенное… Да и не только ножичек, вероятно. – Повел носом виновато. – И действовал человек на должном уровне профессионального мастерства. Зато можете меня поздравить: я глубоко уяснил идею о непротивлении злу насилием.