– Душе? – Юкико покачала пульсирующей головой, всё еще не сводя глаз с Данила. – Что ты, черт возьми, несешь?

– Имя. – Мужчина хлопнул себя по правому плечу. – Имя!

– Я же говорила, меня зовут Юкико!

Данил издал глубокий рев и пробормотал какое-то слово. Пётр протянул руку и схватил Юкико за воротник, всё еще влажный от морской воды.

– Извини, – сказал он, глядя ей в глаза. – Извини.

– Что…

Гайдзин взялся за ворот ее уваги и сдернул ее, обнажив плечи и грудь Юкико. Ее слова превратились в вопль возмущения, она дергалась на кровати, по щекам текла кровь. Она ругалась, плевалась и билась в бессильной ярости, и эта прекрасная, чудесная ярость возвращалась с удвоенной силой. Вены на шее вздулись, словно кабель. Путы врезались в тело. Юкико обзывала их трусами, кричала, рычала и клялась, что, если они подойдут к ней, она оторвет им головы, вырвет глаза, разорвет глотки зубами.

У Кати перехватило дыхание, и ее глаза стали смертельно холодными, когда она уставилась на татуировку Юкико. Она беззвучно повернулась и вышла из комнаты. Ильич опустил глаза в пол, щеки вспыхнули от смущения. Пётр посмотрел на своего руководителя, но его взгляд снова и снова возвращался к телу Юкико.

Данил опустил катану, пока она не коснулась кожи Юкико. Она прекратила сопротивляться, скозь зубы с шипением вырывалось дыхание и летела слюна, глаза сощурились, будто бросая вызов. Прижав острие катаны к ее горлу, Данил повел его вниз, пока не коснулся обнаженного плеча и красивой татуировки клана, обвивающей ее правую руку. Девятихвостая лисица. С ней Юкико не решилась расстаться, когда Даичи выжигал ей имперское солнце. Эта лисица – всё, что у нее осталось от семьи, которую она потеряла. От человека, которым она когда-то была. Данил заговорил с Петром, и мужчина, хромая, вышел из комнаты. С извиняющимся взглядом белокурый юноша последовал за ним.

Тогда заговорил большой гайдзин, уставившись на ее татуировку своими голубыми глазами. Он словно выплевывал слова, холодные и жесткие, искаженные сильным акцентом. Это было обвинение – переполненное ненавистью, которая изливалась на пол.

– Китсуней, – прорычал он. – Сахмураи.

Юкико испугалась, остро ощущая свою обнаженность под горящим взглядом гайдзина. В комнате они остались вдвоем. Ее запястья и ступни всё еще были связаны. Она оказалась за тысячу миль от дома. Ни Буруу. Ни Кина. Никого, кто мог бы ей помочь…

Она прищурилась, чувствуя разрастающийся внутри Кеннинг. Череп затрещал от боли. Она вспоминала, как рухнул на Рыночной площади Йоритомо, как хлынула кровь из его глаз. Но хватит ли у нее силы сейчас? Без помощи отца? Сумеет ли она ранить этого человека до того, как он…

Данил нахмурился, пробормотал что-то неразборчивое, вложил катану в ножны на поясе. И вышел, захлопнув за собой дверь и оставив Юкико совершенно одну.

Она тяжело дышала. Сердце стучало как ненормальное. Во рту было сухо.

Одна…

Юкико закрыла глаза и откинула голову.

Слава богам…

Сладкий лесной запах мяты и кедра наполняет его теплом, покалывая кожу. Сквозь отверстие между досками пола задувает легкий ветерок, по стене вьется кедровая ветвь и уходит вверх через потолок, она – такая же часть обстановки, как и костровище. Низко рокочет осенняя буря за деревянными ставнями, над почерневшими бревнами вьется огонь, оставляя вкус дыма на кончике языка.

Кин глубоко вздохнул, смакуя запахи. Он понимал, почему Даичи в последнее время проводит так много времени в помещении.

Здесь тихо. Внутри и снаружи.

Он прижался лбом к циновке, ожидая, пока старик заговорит.

– Кин-сан, – голос Даичи звучал сухо, словно со дна бутылки с алкоголем. – Добро пожаловать.

Кин поднял голову и сел на пятки.

– Знаете, в этой деревне только вы называете меня так.

– Конечно. И в этом нет ничего удивительного ни для кого из нас.

– Ничего удивительного. Но это разочаровывает.

Глоток чая.

– Кин-сан, ты правда веришь, что детские игрушки и несколько полурабочих сюрикеномётов помогут тебе заслужить их расположение?

– Полурабочих? – Кин попытался скрыть обиду в голосе. – Линия полностью работает, Даичи-сама. Все проблемы с давлением решены, закончены испытания нагрузкой. На завтра я подготовил демонстрацию. Перед всей деревней.

– Даже если эти безделушки сработают, думаешь, люди забудут, кем ты был? Чем ты был?

– Все здесь когда-то были другими. Почему такое отношение именно ко мне?

– Действительно, почему.

Кин вздохнул и закусил губу. Старик сделал еще один медленный глоток чая, не сводя глаз с юноши.

– Играешь? – спросил Даичи.

– Играю?

Даичи кивнул на шахматную доску на столе. Это был прекрасный комплект из обсидиана и нефрита, каждую фигуру которого украшали замысловатые детали. Темные изображали ужасы Йоми: голодных мертвецов, костяных драконов и о́ни во главе с Энма-о и богиней Идзанами на тронах из черепов. Светлые же представляли собой божественных небожителей: Райдзина с его барабанами, Сусано-о и его Меч-Траворез, Аматэрасу, Богиню Солнца, и Цукиёми, Бога Луны. Императором, конечно же, был лорд Идзанаги, Бог-Творец. Доска была изготовлена из мореного дуба и сосны, клетки – инкрустированы перламутром.

В одном из углов стояло клеймо мастера-феникса.

– Какая красота, – сказал Кин.

– Один из осколков моей старой жизни, который я принес с собой. – Голос Даичи звучал мрачно. – Мои мечи, моя дочь и мои сожаления.

– Когда-то вы были железным самураем.

– К моему вечному стыду, – вздохнул Даичи. – Кожу сбросить можно, но пятна от нашего прошлого всё равно остаются на поверхности костей.

Кин смотрел на доску, ничего не говоря.

– Так ты играешь? – повторил Даичи.

– Играю. Но плохо.

– Проигрывая, можно многому научиться. – Даичи опустился на колени у доски с чаем в руке и жестом предложил сесть напротив. – Иногда под небесами нет лучшего сенсея, чем ботинок, бьющий в горло.

Кин встал и занял свое место напротив старика. Он заметил, что Даичи предпочел играть черными, и это сильно удивило его. Первый ход был за нефритом, и Кин совершил стандартный набег пешкой. Даичи немедленно ответил – мозолистые пальцы коснулись черного стекла. Он двигал фигуры твердо, без колебаний и размахивания, словно держал в руках священный меч. В его движениях Кин не заметил никаких признаков возраста или слабости, хотя о его теле сказать то же самое было нельзя.

Они играли молча, беззвучно, если не считать треска кедровых бревен – гимн уходящей осени. Всякий раз, когда Кин поднимал глаза, Даичи смотрел на доску, сосредоточившись исключительно на игре. Кин обдумывал каждый шаг, постепенно переходя к атаке. Даичи прочищал горло и пил чай, а затем двигался, казалось бы, почти не раздумывая, но Кин вскоре понял, что старик был искусным игроком. Его первую атаку он легко отразил, вторая закончилась сокрушительным поражением. Ответный удар Даичи, который угрожал с трех сторон, покончил с Богом Идзанаги.