— …Который, зная нелюбовь народа к евнухам, сумел заинтриговать пятидесятилетнюю Зою своим братом Михаилом.

— Именно он, после убиения императора Романа, унаследовал не только тело его вдовы, но и трон.

— Теперь он правит под именем Михаила IV Пафлагона, но уже пытается избавиться от властной, основательно состарившейся Македонянки, чтобы основать собственную династию. Но пока он безуспешно интригует против изворотливой супруги, вся правительственная власть вновь оказалась в руках группы евнухов во главе с Иоанном. Это счастье, князь, что у вас при дворе не заведено плодить евнухов.

— Вот я и думаю: может, мне превратить в евнухов всех своих удельных князей, вместе с их сыновьями? Тогда, наконец, раздробленная Русь тоже сумеет стать полноправной империей.

Визарий понимающе осклабился и, со склоненной головой выдержав глубокомысленную паузу, продолжил:

— Но трагедия династии Македонян в том и заключается, что Зоя так и дожила до старости, оставаясь бездетной. Чтобы как-то выйти из этого династического тупика, все тот же «царствующий евнух» Иоанн настоятельно посоветовал ей усыновить племянника императора Михаила Калафата.

— И теперь она размышляет над тем, — прервал его повествование князь, — как бы отстранить от власти своего супруга Михаила Пафлагона и передать корону приемному сыну.

— Ибо такова логика борьбы за трон в этой империи.

— Однако монархи появляются и исчезают, а империя продолжает свое существование.

— Истинно так, истинно.

— Поэтому скажи мне, посланник империи, как в Константинополе воспринимают мою Русь? Чего от меня ждут? Чего опасаются? Что пытаются предотвратить?

— То есть вас интересуют все тайны византийского двора? — Спрашивая об этом, Визарий улыбался наивной улыбкой, которой позавидовал бы самый изощренный в пророческих делах юродивый.

— Об оплате ваших откровений мы поговорим отдельно, — попытался развеять эту улыбку монах Иларион.

— Так что же вашим высокопоставленным ромеям, в частности, императору и патриарху, известно о моих собственных планах и помыслах?

— Им известно все то, о чем сообщают из Киева, Чернигова и Вышгорода византийские агенты.

— Даже из Вышгорода?! — недоверчиво пробасил Ярослав.

— Прежде всего их беспокоит то, что киевский князь намерен учредить свой собственный патриархат, который был бы независим ни от Рима, ни от Константинополя.

Князь откинулся на спинку кресла и задумчиво посмотрел в пространство за окном. Визарию трудно было определить: то ли он вспоминает, с кем откровенничал по поводу патриарха, то ли воспринял его сообщение как очень своевременную идею.

— Возможно, — молвил правитель, — когда-нибудь мы решимся и на такой шаг.

— А пока что вы твердо намерены назначить своего собственного митрополита. То есть того, кого выберете вы, а не того, кто будет прислан вам с берегов Босфора. Правда, в патриархии еще не знают, кого именно вы решитесь рукоположить на митрополита, — сообщил ромей и при этом почти вызывающе посмотрел на Илариона, давая понять, что лично для него претендент на чин митрополита Киевского сомнений не вызывает.

— Мы хотим видеть в стольном граде такого первосвященника, который бы знал русский язык и русские беды, и служил Руси, а не Византии, — не стал разочаровывать его в правдивости этих слухов князь. — Я никогда не скрывал, что попытаюсь ослабить церковную зависимость своей земли от Византийской империи.

— К тому же после вашего возвращения в Константинополь, досточтимый Визарий, при дворе императора сразу же узнают, кто станет первым русским митрополитом, — учтиво добавил Иларион[78].

— До сих пор сведения из Киева императоры получали не от меня, — жестко парировал Визарий. — Или, может, вы в этом сомневаетесь? Кстати, вы собираетесь назначать своих митрополитов, даже не советуясь с патриархом?

— Когда патриарх назначал своих митрополитов, он ведь не советовался с великим князем Руси, — ответил монах, понимая, что только что византийский гость задал тот вопрос, который неминуемо задаст ему при первой же встрече сам патриарх или его личный секретарь.

— Что еще тревожит императора Византии? — напрямик спросил князь, решив, что беседа слегка затянулась, а значит, слишком много чести для понтийского грека.

— При его дворе убеждены, что Русь намерена вернуться на Дунай, на землю Русов.

— И могут не сомневаться в этом: мы действительно собираемся вернуться на землю предков.

— А еще там опасаются, что киевский князь станет добиваться этого, развязав большую войну против Византии. Возможно, даже решится на осаду Константинополя. Там помнят походы на земли империи князя Олега, других князей и воевод.

— Это хорошо, что помнят, — проворчал князь. — Но вы сами видите, что в поход против Византии здесь никто не собирается[79]. Наоборот, мы помогаем принцу Гаральду формировать большой отряд норманнов, который бы значительно усилил армию империи. Разве стали бы мы усиливать армию императора воинами-наемниками, которые охотно согласились бы воевать против самой Византии?

— Надеюсь, этот аргумент способен убедить императора.

— И даже принцессу Зою, — добавил Иларион, заставляя Визария думать, что для свершения переворотов противникам князя не обязательно обзаводиться евнухами. Достаточно иметь несколько надежных монахов с Иларионом во главе.

— Тем более что отряд викингов прибудет в его столицу вместе с вами, — завершил свою мысль правитель Руси. — И выглядеть это будет так, словно это вы его привели в страну.

— Если бы тайные планы правителей были связаны только с походами наемных викингов, мир выглядел бы слишком примитивным, — артистично развел руками Визарий.

Гаральд остановился на одном из холмов, возвышавшихся на берегу Днепра, у Печерской лавры, и долго любовался отсюда открывшимся видом на стольный град. Все это время Елизавета стояла рядом с ним, искоса посматривала на принца норвежского и старалась направлять свой взор туда же, куда устремлялся его. Впрочем, со временем княжна устала зрительно следовать за викингом и перевела взгляд на одного из троих телохранителей, которые прочесывали кустарник. Он словно бы ощутил на себе силу взгляда девушки, потому что вышел из кустов и, ступив на едва приметную козью тропинку, медленно побрел к вершине, не спуская при этом взгляда с княжны. Конечно же, это был Волхвич.