(Впрочем, следует иметь в виду, что все военно-политические построения того времени вписывались в треугольник Москва — Вильно — Орда. Соотношение сил было примерно равным. Объединение двух сторон против третьей неизбежно привело бы к ее уничтожению. Однако никто из серьезных политиков не хотел так сильно рисковать своим будущим. Задача всех дипломатических служб «треугольника» сводилась к тому, чтобы, во-первых, не допустить соединения двух других «триумвиров», а во-вторых, не дать втянуть свое собственное государство в заманчивый, но слишком рискованный союз «двух против одного». Вся эта политическая геометрия особенно ясно проявлялась в критических ситуациях. Москва со времен Ивана Калиты всеми силами уклонялась от участия в ордынско-литовских войнах. Ее примеру следовали и другие стороны. Орда не мешала Москве силой оружия решить спор с Литвой в 1368–1372 годах. Литовский великий князь Ягайло всего на день «опоздал» прийти на помощь Мамаю на Куликово поле. Московский князь Василий I не оказал никакой помощи своему тестю великому князю Литовскому Витовту, когда тот в битве на Ворскле в 1399 году попытался нанести сокрушительный удар по надломленной нашествием Тимура Золотой Орде. И все же в трудную для одной из сторон минуту призрак вражеской коалиции вновь и вновь возвращался.)

Не желая в одиночку вступать в конфликт с Москвой из-за Новгорода, Казимир IV готов был сделать это вместе с татарами. Под 6979 годом (1 сентября 1470 — 31 августа 1471) в некоторых летописях содержится следующий любопытный рассказ.

Король Казимир послал в Большую Орду к «царю» Ахмату татарина Кирея Кривого. Дед этого Кирея, Мисюрь, был холопом великого князя Литовского Витовта. Потом его купил у Витовта московский князь Василий Дмитриевич. В Москве жил и отец Кирея Амурат. Сам Кирей также поначалу служил в Москве. Но потом этот «купленный холоп» великого князя Ивана III по какой-то причине возненавидел своего хозяина и бежал в Литву. Отпуская Кирея в Орду, король дал ему грамоту к хану. В ней Казимир предлагал Ахмату начать совместные военные действия против Москвы. Это предложение король подкреплял богатыми дарами, которые Кирей вручил от его имени самому хану и его вельможам.

Посол короля прожил в Орде в ожидании ответа около года: «не бе бо ему (хану. — Н. Б.) с чем отпустити его к королю, и иных ради зацепов своих» (32, 229). (Учитывая сбивчивость летописных датировок, можно полагать, что Кирей находился у Ахмата в 1469–1470 годах.) В итоге он был отпущен назад ни с чем. Хан в этот момент не принял предложение Казимира.

(Идея совместного литовско-татарского похода на Москву была отложена на неопределенное время, но не забыта. К ней вернутся уже в 1472 году, когда в роли инициатора союза придется выступать уже не королю Казимиру, а самому Ахмату. Но на сей раз уже Казимир будет долго водить хана за нос, а в итоге оставит его один на один с московскими пушками на берегу Оки возле сожженного татарами городка Алексина. Та же ситуация повторится и в 1480 году во время знаменитого «стояния на Угре».)

Отказ Ахмата соединиться с королем против Москвы в 1469–1470 годах фактически означал смертный приговор Новгороду. Теперь для Иван III задача состояла лишь в том, чтобы не допустить промаха и аккуратно довести дело до конца…

Литовский князь Михаил Александрович с огромной свитой торжественно въехал в Новгород в воскресенье 11 ноября 1470 года — через три дня после кончины архиепископа Ионы (8 ноября) (38, 148; 170, 187). Не желая обострять отношения с Иваном III, новгородцы, приняв Гедиминовича, сохранили лояльность и к московским наместникам, находившимся на Городище. Еще один враждебный Москве служилый князь, живший тогда в Новгороде, — Василий Васильевич Гребенка Шуйский — отправлен был с отрядом на Северную Двину, где можно было ожидать враждебных действий московских сил.

Спустя неделю, 18 ноября 1470 года, новгородцы узнали имя нового владыки. (Летописи противоречат друг другу в датах этих событий. Однако очевидны два обстоятельства: въезд князя в Новгород и избрание нового владыки должны были происходить в воскресенье; избрание нового владыки произошло не ранее чем через 9 дней после кончины прежнего.) Им стал протодьякон и ризничий умершего владыки Ионы, монах Вяжищского монастыря близ Новгорода Феофил. По обычаю при избрании нового владыки на престол Софийского собора возлагали три жребия с именами кандидатов. Все трое принадлежали к ближайшему окружению архиепископа Ионы. Первый из них, Варсонофий, был его духовником, второй, Пимен, — ключником, а третий, Феофил, — ризничим. Жребий выпал Феофилу…

Нареченный владыка Феофил не принадлежал к «литовской» партии. Он собирался по старой традиции отправиться в сопровождении бояр в Москву на поставление к митрополиту Филиппу. Предварительно из Новгорода отправлено было в Москву посольство во главе с Никитой Ларионовым для получения от Ивана III так называемой «опаса» — особой грамоты, гарантирующей безопасность всех членов новгородской делегации на Московской земле. Иван с честью принял посла и дал согласие на обычный порядок утверждения нового архиепископа. При этом великий князь велел передать Новгороду следующее: «Что отчина моя Великыи Новъгород (курсив наш. — Н. Б.) прислали ко мне бити челом о том, что взял Бог отца их, а нашего богомолца архиепископа Иону, а избрали себе по своему обычаю по жребием, священноинока Феофила, и яз их, князь великы, жалую, и того нареченного Феофила и велю ему быти к себе на Москву и ко отцу своему Филиппу митрополиту стати на архиепископью Новагорода и Пскова без всякых зацепок, но по прежнему обычаю, как было при отце моем великом князе Василье и при деде и при прадеде моем и при преже бывших всех великых князей, их же род есмы, Володимерьских и Новагорода Великого и всеа Руси» (31, 284).

Этот вежливый по форме, но грозный по содержанию ответ вызвал взрыв возмущения у сторонников «литовской» партии в Новгороде. Им не понравилось, что московский князь называл Новгород своей «вотчиной», то есть неотъемлемым, передаваемым по наследству владением. При этом он подчеркивал, что не только избрание самими новгородцами кандидата на владычную кафедру, но и его утверждение московским митрополитом, является исконным, не подлежащим сомнению обычаем. Великий князь велит нареченному владыке Феофилу безотлагательно, «без всякых зацепок» явиться к митрополиту для поставления на новгородскую кафедру.

В это время «литовская» партия усилилась еще одним влиятельным приверженцем. Потерпевший неудачу при жеребьевке владычный ключник Пимен объявил, что готов стать архиепископом «из литовской руки». Он соглашался поехать в Литву к митрополиту Григорию и получить от него поставление на новгородскую кафедру. Однако такое предложение было слишком смелым. Решившись на отступничество, новгородцы дали бы Ивану III хороший повод для начала большой войны. Не дремала и «московская» партия. Стали распространяться слухи о том, что Пимен самовольно расточает оставшуюся на его попечении владычную казну, оплачивает церковным серебром расходы на подкуп новых сторонников для «литовской» партии. В итоге Пимен был схвачен, избит и брошен в темницу. С него пытками взыскали тысячу рублей штрафа. Другой слух касался Марфы Борецкой. Рассказывали, будто она собирается выйти замуж за одного литовского пана, «а мыслячи привести его к собе в Великий Новъгород, да с ним хотячи владети от короля всею Новгородскою землею» (38, 151).