«Йа! Шаб-Ниггуратх! Черный Козерог Лесов с Тысячным Потомством!»

Но хоть и звучит этот голос неотрывно в моих ушах, я все-таки не моту еще достаточно точно подвергнуть его анализу для того, чтобы описать. Он был подобен гудению какого-то отвратительного гигантского насекомого, умышленно преобразованному в артикулированную речь какого-то чуждого существа, причем я был совершенно уверен, что органы, продуцирующие этот звук, ничем не похожи на вокальные органы человека, как, впрочем, и других млекопитающих. Были тут вариации в тембре, диапазоне и полутонах, полностью выводившие это явление за рамки человеческого, земного опыта. Первое появление этого звучания настолько поразило меня, что всю оставшуюся часть записи я слушал в состоянии некоей прострации. Когда же звучали более развернутые пассажи жужжащей речи, ощущение кощунственной бесконечности, поразившее меня при первых звуках, обострилось. Наконец, запись резко оборвалась в момент произнесения высказываний исключительно четким и ясным человеческим голосом с бостонским акцентом; но я по-прежнему сидел, тупо глядя перед собой, даже когда аппарат автоматически выключился.

Нечего и говорить, что я неоднократно прослушал эту ужасающую запись и предпринял отчаянные попытки анализа и комментирования, сравнивая свои соображения с записями Эйкели. Было бы нежелательно, да и бессмысленно излагать здесь все наши заключения; но замечу, что, по нашему убеждению, ключ лежал в некоторых наиболее отвратительных обрядах из первобытных тайных верований людей. Для нас было также ясно, что между скрывающимися созданиями «оттуда» и определенными представителями человеческого рода существовали древние и весьма прочные связи. Насколько разветвленными были эти связи и в какой степени их состояние в наши дни соотносилось с их состоянием в древности, мы не догадывались; в лучшем случае здесь было поле для неограниченных спекуляций. По всей видимости, между человеком и безымянной бесконечностью имелись чудовищные узы с незапамятных времен. Те кощунственные действа, которые происходили на Земле, скорее всего пришли с темной планеты Йюггот, на краю Солнечной системы; однако сама она представляла собой, вероятно, всего лишь излюбленный аванпост какой-то наводящей страх межзвездной расы, за пределами эйнштейновского пространственно-временного континуума или величайшего известного Космоса.

Между тем мы продолжали обсуждать черный камень и способы доставки его в Эркхем – Эйкели считал нецелесообразным мой приезд к нему, на место страшных исследований. По тем или иным причинам он также боялся доверить перевозку камня какой-либо из привычных транспортных магистралей. Его идея сводилась к тому, чтобы доставить камень через сельскую местность в Беллоуз-Фоллз, затем отправить его через Киин, Уинчендон и Фичбург, хотя это и потребовало бы от него поездки в порядке сопровождения по довольно пустынным, пролегающим среди холмов дорогам, часто пересекаемым лесами, что было куда менее удобным, чем поездка по главной магистрали на Бреттлборо. Он сообщил, что когда посылал мне запись фонографа, то заметил возле офиса человека, чьи действия и внешний вид не внушили ему доверия. Человек этот как-то слишком нарочито стремился разговориться с клерками и сел именно на тот поезд, которым была отправлена запись. Эйкели признался, что не был спокоен за судьбу посылки до тех пор, пока не получил от меня уведомления о ее благополучном прибытии.

Примерно в это же время – то есть во вторую неделю июля – затерялось еще одно мое письмо, о чем я узнал из тревожного сообщения Эйкели. После этого он попросил меня больше не писать ему в Тауншенд, а отсылать всю корреспонденцию на Главный почтамт в Бреттлборо, куда он будет часто наезжать в своей машине или поездом. Я почувствовал, что его тревога все время возрастает, ибо он очень подробно сообщал мне об усилившемся лае собак в безлунные ночи, а также о свежих отпечатках когтей, порой обнаруживаемых им по утрам на дороге и на своем заднем дворе. Как-то раз он рассказал о настоящем скопище отпечатков, выстроившихся в линию, напротив не менее густой линии собачьих следов, и прислал мне устрашающий фотоснимок в подтверждение своих слов. Это случилось как раз после той памятной ночи, когда собачий лай превзошел все мыслимые пределы.

В среду 18 июля, утром, я получил телеграмму из Беллоуз-Фоллз, в которой Эйкели сообщал, что он отправил черный камень поездом №5508, отправившимся из Беллоуз-Фоллз в 12:15, то есть в свое обычное время, и прибывающим в Бостон на Северный Вокзал в 4:12 пополудни. Он должен был, по моим расчетам, прибыть в Эркхем, по меньшей мере, к следующему полудню, так что почти все утро четверга я его ожидал. Но наступил и прошел полдень, а когда я позвонил в почтовый офис, мне сообщали, что никакого груза для меня не прибыло. Уже сильно встревожившись, я позвонил транспортному агенту в Бостон на Северный Вокзал; и без особого удивления узнал, что груз не прибыл и туда. Поезд №5508 прибыл вчера с 35-минутным опозданием, и никакой коробки для меня там не было. Агент обещал навести справки и все выяснить; я же послал в конце дня телеграмму Эйкели, в которой обрисовал сложившуюся ситуацию.

Ответ из Бостона пришел на следующий день, агент позвонил мне, как только выяснил все обстоятельства. Похоже, что посыльный на поезде №5508 припомнил инцидент, который мог иметь отношение к пропаже моего груза – перебранку с худощавым, рыжеволосым, неотесанным мужчиной с очень странным голосом, происшедшую, когда поезд делал стоянку в Киине, Нью-Хэмпшир, примерно после часа дня.

Этот мужчина, как он сказал, был крайне взволнован и уверял, что ожидает прибытия тяжелого ящика, которого не было в поезде и который даже не упоминался в журналах посыльного. Он назвался Стенли Эдамсом, и у него был такой монотонный густой голос, что клерк почувствовал себя дурно, разговаривая с ним. В результате посыльный даже не смог запомнить, чем же разговор закончился, а помнил лишь, что когда он вновь пришел в полное сознание, поезд уже тронулся. Бостонский агент добавил, что этот посыльный был молодым человеком исключительной честности и надежности, с хорошими рекомендациями и уже давно работал на компанию.

Этим вечером я выехал в Бостон, чтобы лично расспросить посыльного о случившемся, получив его имя и адрес в конторе. Он оказался откровенным человеком, с приятными манерами, но я скоро понял, что он не сможет ничего добавить к тому, что мне уже было известно. Странным мне показалось лишь то, что он не был уверен, сможет ли узнать того человека, если встретит его еще раз. Поняв, что от него я больше ничего не смогу добиться, я вернулся в Эркхем и до утра писал Эйкели, затем в почтовую компанию, полицейское управление и почтовому агенту в Киине. Я чувствовал, что человек с необычным голосом, который так сильно повлиял на посыльного, играет ключевую роль во всем этом загадочном деле, и надеялся, что станционные служители или телеграфисты в Киине смогут что-то сообщить о нем, о том, как он обратился со своим запросом, когда и где.

Я вынужден, однако, признаться, что все мои попытки расследовать ситуацию оказались тщетными. Действительно, человек со странным голосом был замечен после пополудни 18 июля в Киине, а какой-то зевака смутно запомнил у него в руках тяжелый ящик; однако человек этот был им абсолютно неизвестен, и прежде, как и впоследствии, никто его не видел. Он не заходил в помещение телеграфа и не получал никаких сведений, равно как никаких сообщений касательно присутствия черного камня на поезде №5508 ни для кого по телеграфу не поступало. Естественно, Эйкели присоединился ко мне в расследовании этого происшествия и даже сам съездил в Киин, чтобы опросить возможных очевидцев случившегося и людей, живущих неподалеку от станции; однако его отношение к происшествию было куда более фаталистическим, чем мое. Он склонен был считать потерю ящика зловещим следствием неизбежного противодействия и ничуть не надеялся на возможность найти утраченное. Он говорил о несомненной телепатической и гипнотической силе созданий, живущих на холмах, и их агентов, а в одном из писем намекал, что, по его убеждению, камень уже давно покинул нашу планету. Я, со своей стороны, был сильно разгневан, поскольку видел в изучении старых, полустертых иероглифов возможность узнать нечто новое и удивительное. Этот эпизод еще долго будоражил бы мое воображение, если бы последующие письма Эйкели не ознаменовали собой начало совершенно новой фазы ужасной истории загадочных холмов, которая сразу же завладела моим вниманием.