– Практика, говоришь? Самой не смешно? За неделю – и практика, да, Галь? Музеи опять же. Знаю я твою Марину Гущину и эту Алену. Распродажи у них, а не выставки. Новогодние распродажи. И деньги им девать некуда – и одной, и второй. И, как я понял, ты бы тоже не возражала. Я прав? – он посмотрел на жену.

Она молчала, опустив голову.

– Так вот. Потакать вашим прихотям я не собираюсь. А это – именно прихоть. Ты уж мне поверь! В Париже мы были два года назад. И хочу тебе напомнить, что, по-моему, у нас были другие планы – новый забор на даче и мысли о новой машине для тебя. Или нет? Или я что-то путаю?

Галина, не поднимая головы, кивнула.

– Ну, – Лев встал со стула, – тут, я думаю, разговор можно и закончить. – И вышел из кухни.

В кухню проскочила дочь, и он услышал их с матерью жаркий шепот.

«Ну пусть языками почешут, – равнодушно подумал он, лег на кровать и положил телефон под подушку. Закрыл глаза. – А может, я зря? Зря вот так резко? Да пусть едут, в конце концов». Ведь, по сути, он виноват перед ними. И значит, вину надо заглаживать. Хотя в чем виноват? В том, что любит другую женщину? В том, что у них давно нет семьи? И в этом виноват только он, он один?

Да черт его знает, кто и как виноват. В какой мере. И ничего плохого для них он пока не сделал. Может, просто не успел? И каяться пока не в чем – как жили, так и живут. И никто их не притесняет. И в Греции на море были – в августе, пятнадцать дней. И на октябрьские в Праге неделю. Может, пора аппетиты и поунять? Он ведь, в конце концов, не олигарх и не владелец бизнеса. У него, да, прекрасная должность и очень неплохая зарплата. И все же…

«Наглость это, – вдруг разозлился он. – Хотя… Дурак! Целая неделя абсолютной свободы! Никого не видеть и не слышать. Попытаться разобраться в себе. Да просто отдохнуть по-холостяцки. Сходить с Димоном в Сандуны, напиться наконец – от вольного. В кабаке, под громкую музыку и танцы с незнакомыми и ненужными девочками. А потом завалиться домой, полчаса возясь с дверным замком, и – рухнуть в одежде и ботинках. В сладком беспамятстве рухнуть. И чтоб ни одного вопроса и ни одного попрека. Ни в ночь, ни наутро».

Он усмехнулся: боже, о чем он мечтает! Да, правильно, за все надо платить. Да черт с ними, пусть катятся в эти Парижи, Лондоны – куда угодно.

Он вздохнул и посмотрел на телефон – маньячные штуки в голове развиваются. Фобии, навязчивые состояния. Невроз, одним словом. Мама работала невропатологом, и он неплохо знал про нервные болезни.

Через пятнадцать минут сеанс связи. Телефон слабо очнется и затанцует свой короткий вибрирующий танец.

И тут в голову пришла довольно отвратная мысль: как он думает о них. «Черт с ними», «Пусть катятся»! Черт, собственно, с кем? С его женой? С которой прожил весьма неплохих четырнадцать лет? Да ладно бы с женой. Черт с ней, с Василисой? С его единственной и любимой дочерью? С ней тоже черт? И тоже – пусть катится?

«Сволочь, – подумал он, – какая же я отъявленная сволочь!»

Телефон дернулся и зашипел под подушкой. Он схватил его и открыл. Все как обычно, ничего нового: «Спок! Лю! Ску! До завтра. Твоя».

Как это – как обычно? Как это – ничего особенного? Это для вас, дорогие мои! А для меня!!! В каждом слове, точнее, полуслове, обрывке, куцем начале – ВСЕ. Все, что мне жизненно, просто жизненно необходимо.

Потому, что – Лю. Ску. И самое главное – твоя.

Он ответил. Что может ответить влюбленный идиот сорока лет? Вот именно. Правильно. Можно не повторять – и так понятно.

Жена вошла в комнату, не включая света. Сняла халат и надела ночнушку. У зеркала застыла, с минуту разглядывая себя, тихо вздохнула и намазала лицо кремом. Уличный фонарь хорошо освещал ее сухую, поджарую, спортивную фигуру. Мышцы, мышцы… Откуда, спрашивается? Природа шалит. Спортсменка, блин, – четыре эклера и полкоробочки фундука в шоколаде. Везет же…

Он вздохнул и подумал о своем уже явно намечающемся животике.

Жена откинула одеяло и осторожно прилегла с краю.

«Деликатная моя», – с раздражением подумал он.

Пахнуло цветочным кремом. Он поморщился.

Господи, да разве это – правильно? Чтобы – так? Чтобы тошнило от запаха французского крема? Чтобы хотелось откатиться на край или вообще скатиться на пол, укутаться с головой и – упасть в забытье?

Или рвануть со своим одеялом в гостиную, на неудобный, но очень брендовый, блин, кожаный диван!

И все это называется «вполне комфортная и счастливая, спокойная семейная жизнь»…

По мнению крайне умного и продвинутого лучшего друга Димона.

– Езжайте, – выдавил он сквозь зубы, – ну, раз так приспичило!

Галина, казалось, не очень и удивилась. Благородно и с достоинством проговорила:

– Спасибо.

Ерничать не стала – не к месту.

Он отвернулся, закутался с головой – как в детстве – в одеяло и попытался уснуть.

По спине прошлась ладонь Галины. Он дернулся.

– Не стоит благодарности, милая.

Она резко отодвинулась и обиженно сказала:

– Зря ты так. Зря. – И, всхлипнув, добавила: – И что я тебе плохого сделала, Левка?

Он не ответил. Потому что ответа у него не было. Точнее – был: «Ничего».

Ничего, правда. Только из всего этого «ничего» они и имели – ничего.

Такие дела.

Утром на кухне царило оживление – дочь, естественно, была уже в курсе. Она подбежала к нему и повисла на шее. Он чмокнул ее в нос и похлопал по узкой спине.

– Да ладно, Лисенок! Поедешь. Я ж не зверь тебе лесной, я ж тебе папка! – пошутил он, и даже жена хмуро усмехнулась.

Сели завтракать. Дочь продолжала верещать и на радостях даже не канючила про «мерзопакостную» овсянку.

Жена прикрикнула, и дочь бросилась к себе одеваться.

– Лев! – обратилась к нему жена. – Посудомойка барахлит. После «стирки» горчит посуда.

Он поднял от газеты глаза.

– Галь! А я что, мастер по бытовой технике? Позвони в сервис, обозначь проблему. Смешно, ей-богу.

Галина кивнула и присела на краешек стула.

– Да… Вот еще… Что-то в Пежонке стучит. Не пойму, где-то сзади. Металлический какой-то звук. Как думаешь, опасно?

Теперь он вздохнул в полную силу и отложил газету.

– Галя! Ну ты, ей-богу… Нет, странная, честное слово! Я что – автомеханик? Езжай на станцию, к Петручио. Он специалист по диагнозам. Говорил тебе, не бери «Пежо». Так нет же – хорошенькая, кругленькая, маленькая. Машины, милая, должны быть из Германии или из Японии. Так, для надежности. А остальное – ваши, мадам, капризы. Вот и разруливай, как умеешь. А я, извините, пошел. На работу. Чтобы оплачивать ваши капризы и прихоти, кстати. «Пежонки» ваши и Парижики. Блин. – Он недовольно мотнул головой и вышел в прихожую.