Царевна побагровела. Ситуация была не только наиглупейшая (Луна терялась, то ли выплюнуть мясо на тарелку, то ли глотать, не прожевывая), но и престранная. Ее приняли за доступную женщину? Нет, конечно, она когда-то слышала, что такие существуют, но чтобы ее, царевну, захотели потащить в номера?

— Ну, что глаза вылупила? — та ладонь, что только что хлопала по кошельку, перебралась на стол и накрыла руку, в которой царевна зажимала нож. — Строишь тут из себя. То нож ей подай, то вилку.

Напоминание о том, что она до сих пор держит вилку, было как нельзя кстати. Сменив круглые глаза на прищур, Луна, оставив нож, осторожно вытянула руку из-под ладони приставалы. А потом со всей силой пригвоздила ее к столу двузубой огромной вилкой (меньшей у хозяина не нашлось, как, впрочем, и подобающего случаю ножа).

Мужчина взвыл и… взлетел в воздух вместе с торчащей из ладони кухонной утварью.

Возле стола появился новый герой: небольшого роста, но крепкий, словно молодой бычок, готовый свернуть если не горы, то дубовые ворота, он легко откинул хама на соседнюю скамью и, отвесив пару тумаков по наглой роже, озорно подмигнул открывшей рот царевне. Мясо ушло в желудок непрожеванным.

Луна медленно оглядела защитника: простая, но сшитая из дорогой ткани одежда, чисто выбритое квадратное лицо, широкая улыбка и ясный цвет серых глаз. Без сомнения, это был…

— Костюшка!!!

— Я, Тилля, я!

Медвежьи объятия, заставившие хрустнуть все косточки, шумное после драки дыхание, знакомый с детства запах жасминового мыла — все это вызвало прилив безмерного счастья. Больше Луна не была одна.

— Что с тобой стряслось? — княжич поднялся за ней в номер и терпеливо ждал, когда она увяжет вещи в скатерку. Не побрезговал взять узел в руки в тонких перчатках — одни они стоили как все вещи в этой комнате, включая кадку с фикусом, хотя в глазах мелькнула жалость, помешанная на смущении. Когда Луна переобулась (не идти же в тапочках, надетых на шерстяные носки?), Константин мотнул головой и досадливо выдохнул.

— Теперь все хорошо, — тихо произнесла царевна. — Ты здесь…

— Я не один, Тилля. Парни не захотели тебя смущать, остались во дворе.

— Зверюга, Пень и Касатик?

— И даже Чиж!

Спустившись по лестнице в гостевую залу, Луна оторопела. Вся та половина, где сидела шумная компания, была разгромлена. Давешний обидчик баюкал руку, перевязанную кухонным полотенцем. На лицах его собутыльников ярко светились синяки, но сидели сотоварищи смирно — все на одной лавке и потупив очи. Перед ними, как перед провинившимися подростками, прохаживался детина метра под два ростом и потирал немалые свои кулаки.

— … гадости говорить и женщин задирать нельзя, потому как они основа всему: миру, продолжению рода. О матерях опять-таки вспомните. И как полезете на рожон, просто представьте, что в матушкины глаза смотрите, и ей, а не кому иному, под юбку руку запустить хотите…

— К-к-кто это? — спросила царевна.

— Это и есть Чиж, — усмехнулся княжич.

«Что за вечер такой? — отругала себя царевна. — То глаза распахну, то рот!»

— Тилля! — Луну оторвало от пола и закружило. Куда подевался вечно сопливый мальчишка?

— Пусти, Чиж! Дай и другим поздоровкаться! — полезли с протестом остальные.

Пока «здоровкались», компания торгашей исчезла, но зато из-под прилавка вылез хмурый хозяин.

— Это как же? — начал он речь, которую тут же закончил. Ему в руки опустился тяжелый кошелек.

— Прости, отец, — пробасил Чиж, сменяя Барчука в деле извинений. Он примирительно хлопнул мужчину по плечу. Тот аж присел.

— Передайте эту монету Вахрятке, — попросила Луна, сунув золотой берелив опешившей от такого вознаграждения матери мальчика. Вдову Лупневу разыскал хозяин постоялого двора. — Жаль, что не успела с ним повидаться. Он у вас очень хороший. Берегите его.

К царевне подвели белую лошадь, совсем такую, какая принадлежала ей в царских конюшнях. Похожа, но не ее Ласточка. Век лошадей короткий.

— Куда мы едем? — спросила Луна, садясь в седло на мужской манер, для чего пришлось скрутить широкую юбку. Лицо царевны пошло пятнами, поскольку всем стали видны ее грубые стоптанные башмаки. — «Глупая, и почему не купила новые?»

— Ко мне, — Костюшка смотрел снизу. Похлопал лошадь по крутому боку, помогая тронуться с места.

— А родители не заругают? — царевна обернулась к Чижу, который взлетел на такого же, как он сам, мощного коня.

— А нет у Барчука родителей, погибли два года назад. Под лед провалились вместе с санями. Теперь перед тобой, Тилля, сам князь Вышегородский.

* * *

— Значит, отцу пока говорить не хочешь? — ватага друзей собралась в малой чайной. Хрупкая мебель, тонконогие столики, диванчики на двоих, обшитые розовым атласом, светлый от стены до стены ковер, блеск шнуров на драпировке занавесей никак не вязались с грубой мужской силой, которую являли собой «разбойники» в темных одеждах, боязливо держащие фарфоровые чашки в огрубевших руках.

Барчук, наблюдая за неловкими движениями друзей, которые в бою никогда не смотрелись настолько неуклюжими, только посмеивался. Прежде они собирались в отцовском кабинете, но теперь выбор пал на эту воздушную комнату только из-за царевны. Константин хотел побаловать свою гостью и вернуть ей ту оправу, что достойна особы королевских кровей.

Луна никак не могла нарадоваться, что Барчук изменился и из мальчишки, которого заставляли музицировать в присутствии гостей, вдохновенно читать патриотические стихи и парить ноги после каждой прогулки в саду, превратился в уверенного сильного мужчину. Правда, в его глазах нет-нет и проскальзывала боль утраты. Особенно, когда ему попадались вещи, принадлежащие погибшей княгине. Как, например, пяльцы с золотой канителью, на которые Барчук и Тилля натолкнулись, разыскивая шкатулку с женскими «побрякушками». Так их назвал Константин, не понимая, насколько содержимое шкатулки ценно для любой женщины: заговоренные камни, меняющие по прихоти хозяйки цвет волос, особенно, если те давно украшает седина, масла, делающие кожу лица прозрачной и светящейся, отчего укрываются все неровности и морщинки, перчатки с пленкой из жирных кремов, чудодейственно облагораживающие руки. В общем, весьма дорогие и нужные царевне «побрякушки».

— Ты чудо как хороша, — произнес Барчук, обходя ее по кругу.

«А ведь ему и восемнадцати нет», — вспомнила царевна, смущаясь под пристальным взглядом. Сегодня она приоделась. Костюшка проявил удивительный вкус и сам заказал чудесные вещи.

Ах, как она, оказывается, соскучилась по бархату и парче! Вчера весь вечер крутилась, примеряя то одно платье, то другое.

Нет, она не из каприза выбрала именно эти дорогие ткани. Для нахождения взаперти царевне не было никакой надобности в изысканных нарядах. Тем более, никто из слуг так и не признал ее как царевну, а для остальных она была всего лишь гостьей. Все, что было заказано и пошито, преследовало одну цель — на правах невесты князя Константина посетить осенний бал при эрийском королевском дворе.