Супруга еще раз многозначительно взглянула на мужа. Николай Петрович заерзал на стуле, затем поднялся и, набирая скорость, бросился из квартиры.

Колыванов бежал к площади и ругал себя последними словами, из которых самым безобидным было «дурак». Легкомысленный уход с митинга казался ему чуть ли не главной ошибкой жизни, преступлением против семьи и той самой Божьей карой, о которой упоминал первый оратор. Навстречу ему все чаще попадались граждане с коробками вермишели, сосисок и конфет, охапками женских платьев, нижнего белья, костюмов и пальто. Мимо пробежал молодой человек с целой поленницей сигаретных блоков. На другой стороне улицы пожилая супружеская чета с трудом волокла два рулона линолеума. Вид этих счастливчиков разил Николая Петровича в самое сердце и в то же время подстегивал.

Народ с добычей попадался все чаще. Кто-то торопился поскорее добраться до дома, другим не хватало терпения, и они останавливались, чтобы осмотреть, ощупать нечаянную радость. При этом на губах у них блуждали растерянные улыбки, как при выигрыше в лотерею. Были и такие, которые торжествующе поглядывали на опоздавшего Колыванова. Его полный отчаяния взгляд добавлял к их радости толику злорадства, какое испытывает человек при виде своего менее удачливого собрата.

Пивные ларьки на площади, очевидно, были разгромлены в первую очередь. От этих уличных аквариумов остались лишь алюминиевые остовы. Не было даже продавцов, но Николая Петровича сейчас не интересовало, украли их или они сами разбежались под непреодолимым натиском митингующих. Зато на площади недалеко от магазинов в скрюченных позах лежали два затоптанных старика и мальчишка лет десяти. Колыванов на ходу подумал, что следовало бы оказать раненым помощь, но махнул рукой и бросился дальше.

Николай Петрович заскочил в первый магазинчик и сразу понял: здесь поживиться уже нечем. Витрины были вдребезги разбиты, пол усыпан мукой, крупой и дешевыми карамельками. В самом углу у входа в подсобку без движения лежал человек с окровавленной головой. Судя по одежде, это был митингующий. Очевидно, хозяин магазинчика пытался защищаться и успел уложить одного из нападавших. Не задерживаясь, Николай Петрович бросился дальше и в дверях столкнулся с последним добытчиком. Не найдя ничего полезною для домашнего хозяйства, тот тащил уже распотрошенный кассовый аппарат, за которым на проводе подпрыгивала на ступеньках клавиатура.

Колыванову повезло лишь в хозяйственном магазине. На ходу он выхватил у мужика из ящика горсть шурупов, побежал по торговому залу и почти в самом углу обнаружил связку вантузов. Николай Петрович с тоской пошарил глазами по разоренному торговому залу, но ничего, кроме обломков витрин, не увидел. В это время еще один опоздавший метнулся к его находке, и Колыванов угрожающе рыкнул:

— Не трогай! Мое!

Было ясно: бежать еще куда-нибудь поздно. Прижимая к груди охапку вантузов, Николай Петрович выбрался на улицу. Где-то вдали уже слышалось голодное завывание милицейской сирены. Улица почти опустела. Надо было торопиться, и Колыванов припустил к дому.

По пути Николай Петрович несколько раз останавливался и предлагал более удачливым гражданам поменять часть своей добычи на другие товары, но никто не желал отдавать за вантузы ни продукты, ни одежду. И только у самого дома сосед с большой связкой деревянных стульчаков согласился на обмен. За каждый стульчак он потребовал по пять вантузов и своей жадностью возмутил Колыванова.

— Ты сдурел что ли? — воскликнул Николай Петрович. — Они стоят одинаково. Посмотри, какая резина. Новье!

— Не хочешь, не надо, — перевесив тяжелую связку стульчаков на другое плечо, равнодушно ответил сосед.

— Да тебе их за всю жизнь не просидеть, — обиженно проговорил Николай Петрович.

— Надо будет, просижу, — упрямо ответил сосед.

Сошлись они на трех вантузах за стульчак и расстались вполне довольные друг другом.

Домой Колыванов вернулся отнюдь не победителем. Он свалил в прихожей свою добычу, посмотрел на жену и в ответ на ее презрительный взгляд развел руками.

— Опоздал, — виновато произнес Николай Петрович. — Все растащили. Можно сказать, революцию проморгал.

— Ты всегда был дураком, — ответил Татьяна Васильевна. — Иди за стол, горе ты мое луковое.

И только теща смилостивилась и поддержала Колыванова.

— Хоть что-то, — внимательно разглядывая вантузы со стульчаками, сказала она. — Другие, которые не ходили на митинг, наверное, вообще ничего не принесли.

Праздник был немного смазан, но только до третьей рюмки. Отходчивое сердце супруги оттаяло, все повеселели, заговорили о вечере. В пять часов должны были приехать сестра Татьяны Васильевны с мужем. А главное, после всех этих событий было что рассказать родственникам, и этого обсуждения сегодняшнего митинга хватило бы кумовьям до самого утра.

После завтрака жена с тещей отправились на кухню мыть посуду. Размякший от обильной пищи и «Перцовой», Николай Петрович вытянул из пачки сигарету и вышел на балкон.

Колыванов чувствовал себя почти счастливым. Правда, на балконе его ждал сюрприз, до того невероятный, что он выронил сигарету с зажигалкой и замер, словно его внезапно настиг приступ каталепсии. На стуле, где в теплое время года Николай Петрович любил выкурить сигаретку, сидело странное существо. Внешне оно напоминало человека, но явно принадлежало иным, не известным ему мирам. Гость был пепельно-серого цвета, абсолютно голый и без каких-либо признаков пола. Над костлявыми плечами пришельца, одно выше другого, торчали настоящие крылья. Прохладный ветер шевелил на них серые с металлическим отливом перья, и существо зябко поеживалось.

— Ты кто? — не зная, броситься назад в квартиру, позвать жену или остаться, спросил Колыванов.

— Я Ангел справедливости, — с хрипотцой ответил гость. — Извини, Николай Петрович. Плохо себя чувствую. Решил у тебя на балконе немного отдохнуть.

— Ангел справедливости? — разглядывая пришельца, растерянно повторил Колыванов. — А почему не белый? Справедливости же.

— Потому и не белый, — ответил Ангел и сразу пояснил: — Если смешать справедливость последнего подонка со справедливостью первого праведника, получится вот такой цвет.

— А зачем смешивать? — не понял Николай Петрович. — Справедливость всегда должна быть белой.

— Не скажи, — грустно усмехнулся Ангел. — На земле много людей, которые стараются исправить несправедливость, чтобы причинить ее другим. Вот ты сегодня вместе с ними грабил магазины…

— Я не грабил, — зардевшись, перебил его Колыванов. — Вон, по телевизору показывают, люди доллары домой коробками носят, заводы себе присваивают. Это те заводы, которые наши деды и отцы строили, а матери на них ударно работали. Разве это справедливость? Вот мы ее и восстанавливали.

— Восстановили? — поинтересовался Ангел.

— Немного восстановили, — ответил Николай Петрович и с досадой добавил: — Сын, зараза, поздно сказал.