Во вторую из этих «встреч» мы начали более спокойный и достаточно подробный разговор обо всех этих странностях. Не могу сказать, что мы далеко продвинулись в их анализе, но, по крайней мере, совместными усилиями нам удалось отделить то, что действительно заслуживало внимания, от случайных эпизодов; и достаточно быстро я понял, что мои собственные оценки далеко не всегда адекватны произошедшему. Так, начав рассказывать об утренней встрече с нищим ортодоксом и отвечая на вопросы, которые мой психолог мне задавал, я достаточно быстро понял, что, собственно говоря, решительно ничего не произошло, кроме нахлынувшего на меня потока мыслей и чувств, не имевших ни малейшего отношения к нищему старику. И поэтому к тому моменту, когда он сказал, что, по его мнению, этот эпизод всего лишь свидетельствует о некотором переутомлении, ставшем причиной неадекватной эмоциональной реакции, я и сам уже пришел к подобному же выводу.

— Нам же с вами, — сказал он, — следует понять — психологические корни этого нервного переутомления, а не объяснять его исключительно переутомлением физическим, несмотря на то, что последнее тоже, несомненно, сыграло свою роль.

И мы перешли к моей нелепой попытке сыграть роль ночного сыщика и слуховым галлюцинациям, за ней последовавшим. Вопреки здравому смыслу, эти галлюцинации заинтересовали моего психолога в очень небольшой степени. К нашей третьей «встрече» он заставил меня вспомнить подробно и почти по минутам, во сколько я ложился и вставал в те семь дней, которые предшествовали этим галлюцинациям, и, просмотрев мой подробный отчет, сказал, что странно, как это не кончилось значительно хуже. В отличие от этих галлюцинаций, моя попытка проследить за незнакомым человеком заинтересовала его гораздо больше: он спросил меня, читаю ли я детективы, в каком возрасте я перестал читать приключенческие романы, о чем я говорю с друзьями, если у нас остается достаточно времени, чтобы поговорить по душам, играю ли я в компьютерные игры и тому подобное. Полученные ответы ему явно понравились, он сказал, что теперь общее направление движения ему вполне ясно, и посоветовал пока побольше бывать с семьей и побольше спать.

Во время четвертой нашей встречи мы перешли к моему повторяющемуся сну; мой психолог уверенно сказал, что по нему можно понять многие из моих проблем, но бесполезно рассказывать мне о них; я должен понять этот сон сам. Впоследствии я прочитал в интернете, что подобная точка зрения характерна для «гештальт-психологии».

— Если свести ваш сон к простой схеме, — продолжил он, — он описывает прыжок в неизвестность, сопряженный с риском разбиться, потом обретение твердой почвы под ногами и попытку оглядеться и освоиться на новой местности. Если у вас это вызывает какие-нибудь ассоциации, попытайтесь о них подумать и мне рассказать.

Ассоциации у меня, разумеется, появились сразу же — столь очевидные, что мне показалось странным, как я не подумал об этом гораздо раньше без всякой подсказки со стороны психолога; с другой стороны, я был уверен, что эти ассоциации не имеют к делу никакого отношения. Я уже было решил о них промолчать и сразу же приступить к поиску подлинного психологического значения сна; но потом вспомнил о том, что обещал себе быть с психологом предельно искренним, и раз уж он спросил, я решил ответить.

— Мне кажется, что это уведет нас в сторону от того, что мы ищем, — сказал я, — но я все же постараюсь кратко ответить.

И я действительно постарался быть как можно более лаконичным. Во время нашей пятой встречи, перечислив с минимумом комментариев такие ассоциации, как принятие решения о переезде в чужую и малознакомую страну, кратко рассказал о надеждах, о страхах, которые, как мне кажется, я должен был бы почувствовать, о стрессе, связанном со сборами, о потере многих друзей, об утрате привычной среды обитания, о попытках освоиться в новой стране и понять ее, о постоянной нехватке денег, о неопределенном будущем, о том, как я решил переквалифицироваться в программиста, о постепенном обретении экономической базы, о том, как мы покупали квартиру и Аня никак не могла ее выбрать.

— Ну, вот и весь ваш сон, — сказал он, наконец, — то, что мы на профессиональном жаргоне называем травмой репатриации, а затем постепенное врастание в новую реальность, обретение социального статуса, семьи и материальной базы. Эти воспоминания все еще с вами, несмотря на то, что этот период в вашей жизни давно кончился, но вам потребуются еще время и изрядные усилия, чтобы это осознать.

И я неожиданно понял, в какой степени я еще нахожусь во власти своего прошлого, его страхов и надежд, которые уже не имеют никакого отношения к реальности и которые не позволяют мне двигаться дальше. Мой «прыжок в неизвестность» давно закончен, и для меня он тоже должен стать фактом прошлого; чтобы стать свободным, мне необходимо освободиться от власти чувств, переживаний и проблем, давно ушедших в небытие.

— Мы уже почти обо всем поговорили, — сказал я, придя на нашу шестую встречу, — осталось только сделать выводы.

— Никоим образом, — ответил он, — мы еще даже не подошли к самому главному.

— О чем же мы еще не говорили? — спросил я.

— Ну, например, о вашем сне.

Я искренне удивился.

— Но мы же только о нем и говорили, может быть, вы забыли?

— Никоим образом. Мы говорили только об одном значении этого сна, а сны могут иметь много значений, и первое из них — обычно далеко не самое важное. Самые яркие, запоминающиеся, повторяющиеся сны вбирают в себя целые цепочки проблем и читаются страница за страницей, слой за слоем.

Еще чуть позже он заговорил о том, что мой сон описывает не только изменение места и положения, но и изменение формы движения и его скорости, в центре сна находится удар, вызванный силой инерции.

— Строго говоря, — сказал я тогда, — с точки зрения физики силы инерции не существует.

— Речь может идти, — ответил он, — о профессиональной деятельности, например. В любом случае, судя по сну, изначальная форма вашего «пребывания в пространстве», что бы она ни значила, все еще воспринимается вашим сознанием, как естественная для вас («помните, вы подчеркнули плавность движения и отсутствие ударов копыт») и соответствующая вашей внутренней потребности в свободе («вы обратили внимание на символ „лошади без седла“»), а новая обретенная форма «нахождения в пространстве», как вызванная внешним препятствием достаточно приземленного свойства («столкновением с землей»).

Мне было приятно, что он говорит со мной совсем как со своим коллегой. Отступив чуть в сторону, он обратил мое внимание на то, как языковые метафоры реализуются в визуально-символическом пространстве сна; было очень приятно, что он не пытается строить из себя гуру и рассказывает мне о ходе своих мыслей как равный равному. А потом, вернувшись ко сну, он указал на то, как любопытно расставлены в нем оценки и смысловые акценты: первая форма «пребывания в пространстве» обозначена как прогресс, движение, развитие, в то время, как вторая предстает как стагнация, стояние, потерянность.

— До следующего раза подумайте об этом, — сказал он.