Жил отставной подполковник Ерошкин, по всему видать, небогато, но чистенько. На виду ничего криминального не наблюдалось, и капитан с тоской подумал о том, что им действительно придется заночевать в этой деревне, чтобы с утра приступить к заведомо безрезультатному обыску. Участковый Лузгин, конечно же, был прав на все сто: предсмертное послание учителя Лялькина представляло собой полнейший бред. Улики ему, вероятнее всего, подбросили, а его самого повесили, чтобы поменьше болтал о том, чего сам толком не знает. Ерошкин, вполне возможно, тоже погиб не случайно, но кого это интересует? Услужливо подсунутая гипотетическим убийцей версия полностью устраивает высокое начальство, а это автоматически возводит ее в ранг непреложной истины. В самом деле, кому охота ковыряться палочкой в дерьме, да и зачем, если разобраться, это нужно? Чтобы найти и покарать настоящего преступника? Я вас умоляю! И абсолютно не важно, найдут они с Самарцевым здесь что-нибудь или не найдут; обидно только, что искать все равно придется.

Тетка лет шестидесяти – не та, что поднесла им угощение, а какая-то другая, – приблизившись, протянула ему обтянутую винно-красным сафьяном, изрядно засаленную и обтрепавшуюся по углам коробочку с потемневшей латунной застежкой.

– Ребятки, вы же милиция… – неуверенно начала она.

– Во-первых, не милиция, а полиция, – поправил Самарцев. – Во-вторых, мы не оттуда, а… Ну, это неважно. Вам чего, мамаша?

– Тут какие-то его ордена, – сказала тетка, – не знаем, что с ними делать. Вы б забрали их от греха, ребятки, да сдали, куда следует.

Приподняв крышку, Зернов заглянул внутрь. «Ордена», – подумал он с горечью. Внутри беспорядочной кучкой лежали перемешанные друг с другом юбилейные медали – дешевые блескучие бляхи, которые государство вечно норовит всучить своим солдатам взамен человеческих условий существования. Их было штук пять или шесть, не больше.

– Да в… – Самарцев хотел сказать: «Да выбросьте вы их на помойку!», но осекся, вовремя осознав, что в доме покойника это прозвучало бы, мягко говоря, неуместно. – В военкомат их сдайте.

– Так это ж в город ехать надо, – вздохнула тетка, покорно делая движение, чтобы забрать у Зернова коробку и уйти.

– В какой еще город? – удивился Самарцев, решивший, что речь идет о Москве.

– В Верхние Болотники, – удерживая коробку и не понимая, зачем это делает, специально для него уточнил Зернов. – А не боитесь, что мы их украдем, присвоим?

– Как это – украдем? – искренне удивилась тетка. – Вы же власть!

– Обалдеть можно, – негромко, но внятно сказал Самарцев. – Хочу сюда на ПМЖ!

– Давайте, – мягко произнес Зернов и, преодолев слабое сопротивление слегка обескураженной его ненужным вопросом тетки, забрал у нее и аккуратно закрыл коробку. – Не волнуйтесь, мы передадим – как положено, под расписку.

Тетка поблагодарила и ушла, привычно сутулясь и шаркая опорками резиновых сапог.

– Не было бабе заботы – купила порося, – прокомментировал поступок напарника капитан Самарцев. – На кой хрен тебе эти побрякушки?

– Не понимаешь? – убирая коробку в карман куртки, спросил Зернов.

– Не понимаю, – с вызовом ответил Самарцев.

– Ну, тогда тебе сюда переезжать незачем – не приживешься.

– Фу ты, ну ты! – пренебрежительно фыркнул Самарцев. – Смотрите, какой правильный! Тоже мне, столп нравственности и православия…

Снаружи послышался басистый, хрипловатый рокот дизельного мотора. Приблизившись, он затих где-то рядом с домом.

– Быстро управились, – заметил Самарцев.

Зернов посмотрел на часы. Похоронная процессия отчалила менее получаса назад, и, если это и впрямь вернулся «тигр» Ерошкина, Самарцев был прав: церемония предания тела земле осуществилась с рекордной даже по деревенским меркам, где-то даже неприличной быстротой. Та же мысль была разборчиво написана на лицах обернувшихся в сторону входной двери женщин. Снаружи опять зарычал мотор, загомонили какие-то голоса, послышался протяжный металлический скрип, и что-то сломалось с гнилым деревянным хрустом.

Самарцев уже копошился в темных сенях, дребезжа пустыми ведрами в поисках выхода. Зернов щелкнул прибитым к дверному косяку выключателем и последовал за напарником. Тот уже стоял на крыльце, загораживая проход широкой спиной.

– Да это не они, – сказал он с непонятным Зернову изумлением в голосе. – Ты гляди, чего делают!

Отодвинув его с дороги, Зернов вышел на крыльцо и длинно присвистнул, увидев открывшуюся взору картину.

Танк лихо развернулся, затормозил на полном ходу, шевельнул хоботом орудия, нащупывая цель, и выстрелил, подпрыгнув на месте и окутавшись сероватым дымом. Стальная болванка вместе со снопом рыжего пламени вылетела из дула и, с шелестом рассекая прозрачный воздух, ушла в никуда. Фанерная мишень в форме идущего прямо на наблюдателя танка опять осталась невредимой.

– Это последний, – нейтральным тоном заметил Анатолий Степанович Мордвинов. – Все, боекомплект израсходован.

– Ну, и слава богу, – сказал Сергей Аркадьевич Кулешов. – А то надоело тут торчать. Ну, вы потолковали? Нашли общий язык?

– В общем и целом да, – сказал Мордвинов. Голос у него был ровный, слегка задумчивый, затененные козырьком кепи глаза смотрели мимо Сергея Аркадьевича куда-то вдаль.

– Ну? – нетерпеливо подстегнул его Кулешов. – Что-то ты сегодня сам не свой. Чего ты на него кидаешься, как пес? Хочешь, чтобы он развернулся и ушел?

– Хочу, чтобы знал свое место. А то распустил перья, ворошиловский стрелок, духовный наследник Индианы Джонса… А волноваться не стоит, он в любом случае никуда не денется. Если ему нужна эта работа и он готов за нее взяться, не уйдет, все стерпит. В крайнем случае, даст мне в морду и получит сдачи. А если работает на органы и явился, чтобы что-то разнюхать, не уйдет и подавно, хоть в глаза ему плюй.

– На о-о-органы? – протянул Кулешов. Судя по тону, эта мысль ему в голову до сих пор не приходила, а если приходила, то была поспешно изгнана, поскольку никоим образом не устраивала хозяина головы. – Ну, и какой же из двух случаев, по-твоему, мы здесь имеем?

– Мне кажется, с ним все в порядке, – помолчав, словно затем, чтобы напоследок еще раз обдумать ответ, сказал Мордвинов. – Он мне не нравится, потому что фат и гусар, и потому что я не перевариваю людей, которые трещат без умолку. Но это мое личное отношение, никак не относящееся к делу. А для дела, действительно, он подходит, как никто. Его болтовня – просто дымовая завеса, способ скрывать информацию, а заодно собственные мысли и намерения. Способ, кстати, классический, весьма широко распространенный среди политиков и дипломатов. Да вы вспомните хотя бы Горбачева! Или Жириновского… Разумеется, риск, что он завербован спецслужбами, остается, и этот риск достаточно велик: в конце концов, неизвестно, почему с него сняли все обвинения – за деньги или в обмен на какие-то услуги. Но, – поспешно добавил он, увидев, как изменилось выражение лица Кулешова, – в таком деле, как наше, этот риск присутствует постоянно. Тот же Пагава, на мой взгляд, заслуживал доверия ничуть не больше, чем этот хлыщ в усиках.