– А зачем?

– Чтобы род человеческий, который на самом деле помнит и чувствует, что он создан по образу и подобию Божию, смог в целости и сохранности дожить до того дня, когда Господь, решит, что же с ним, изгнанным из рая делать. А система должна быть такой – открою тебе главную тайну – чтобы люди всегда имели шанс сами найти такой вариант своего спасения, чтоб Господь его утвердил как собственную Идею, только про это тс-с-с-с…

Павел Ибрагимович помолчал минуты три и спросил:

– Ты нас спасешь? Страну? Вернее, Аппарат страны? Вернее, народ страны как народ, создавший самый великий Аппарат во все мире? Тьфу, запутался… Короче, мы не развалимся, как гнилая картофелина, под сапогом глобального лже-аппарата?

– Да не спаситель я, и глобального аппарата нет, почти… Тем более вас мало осталось, в сравнении с населением планеты, но, понимаешь, вы самые интересные с вашим языком, вы – альтернатива для всей планеты. «Аппарат любви», я даже сам еще это не сформулировал, но История… Вот, послушай, окончание Истории…

* * *

Едва заметно светало – наступал день тишины накануне голосования. Авдий сидел напротив Павла Ибрагимовича и, попивая кефир, молчал после долгого утомительного рассказа. Это была последняя часть Истории Авдия. Павел Ибрагимович оглушенный, истощенный и бледный, смотрел в одну точку немигающим взглядом. Мозаика его семейной истории, университетских лекций и личных наблюдений за новостями в стране и мире окончательно сложилась и обрела устрашающую глубину и ясность.

– Ты хотел Историю, ты ее получил, – тихо сказал Авдий. – Проси бонус согласно контракту, завтра ты останешься один на один со своим языком, и все у тебя будет по-прежнему, наверное…

Павел Ибрагимович не хотел говорить о бонусах, он чувствовал себя несчастным человеком и думал о том, как легко и правильно человеку жить, ничего не понимая, в мире иллюзий и мифов. Как вредно овце, и сторожевой овчарке, и волку, и помощнику пастуха знать правду о стаде человеческом и смотреть на мир глазами Истины. Истина была печальна. Еще печальнее была Истина о его родной стране, которую он по-своему любил и так же, как Модест Петрович, хотел жить в ней всегда, до самой смерти. В его стране, в отличие от всего мира, стада никогда не было, никогда. У нас – не агнцы Божии, но отчасти агнцы, отчасти пастухи, отчасти волки, и отчасти даже боги – особенно после третьей стопки. И так почти весь народ, за исключением покалеченных западным влиянием правозащитников. Именно в его стране люди не умели быть счастливыми, чего бы им ни давала власть или зарубежные благотворители. Именно его страна была наполнена людьми, которые совершенно искренне все время думали не только о себе. Именно в его стране все правила общежития и технологии других стран не работали и приводили к обратному результату. Вместо обоснованного спокойствия – беспричинное волнение, вместо радости от денег – тихая грусть и ностальгия, вместо возмущения и протеста – понимание и жалость к другим, вместо гордости – комплекс неполноценности, вместо скромности – гусарство и расточительность.

Аппарат не удалось воспроизвести в России таким, каким его замысли Авдий. Аппарат в России – больше чем Аппарат, это сама жизнь народа и сам народ. Шелуха демократии, социализма, научного управления, разделения властей и прав человека осыпалась в голове Павла Ибрагимовича, как отваливаются фальшивые, большие и гнилые листы с кочана капусты. Дело было совершенно не в этом. Дело было в Аппарате, который сам не знал, чего он хочет. В любой стране это было бы смертельно. Россия как-то жила с этим из года в год.

Павел Ибрагимович произнес:

– Раз уж у нас такой язык, раз уж наша речь не приспособлена для понимания чиновников, раз уж у нас государство в каждой обывательской голове – повод для недоверия и критики, раз уж народ расколот на части и нет понимания между частями, может, мне просто уволиться со службы и жить спокойно, например, в деревне?

– Да пожалуйста, у тебя это, конечно, получится, – устало и лениво ответил Авдий. – Но ты не прав, ставя крест на государстве. Россия без государства и аппарата – не Россия, со скуки сдохнете, развалите все и поубиваете друг друга, полубоги славянские, никакой радости. И наоборот, возьмутся государевы люди со всей своей страстью за ум – станет Россия для всего мира спасительным ковчегом…

– А если не возьмутся?

– Поздно, теперь выбора нет. Или возьметесь, или все закончится очень скоро. Да, крайнее с моей стороны средство, но эффективное, – Авдий широко зевнул. – Спасибо за помощь, Павлуша.

– Тогда мое желание!

– Говори…

– Хочу всю твою историю рассказать в книге, и чтобы она так была написана, чтобы даже школьники поняли. И чтобы рекламный бюджет был соответствующий, и чтоб интересно читать было! Хочу, не надо мне денег и даже дачи в Холюнкино!

Авдий, пожалуй. впервые с огромным удивлением уставился на Павла Ибрагимовича, даже челюсть слегка отвисла. Потом сказал:

– Ты дебил или шутишь? Ты с ума сошел? Попросил бы сразу забросать тебя камнями, отрезать голову, сломать над головой шпагу… Мазохист! Твое самоубийство не входит в мои планы, понимаешь? Попроси лучше пост министра, губернатора, или секретаря центрального комитета любой партии, не стесняйся, я даже обязуюсь быть иногда рядом и помогать!

– Нет. Надо достучаться, Авдий! Надо, чтобы люди перестали повторять, как попугаи, за идиотами, чтоб поняли скудость идиотских суждений, чтобы они увидели, как ими манипулируют, настраивая против твоего Аппарата и Господа! Ты обязан по контракту! Мое желание – напечатанная и широко разрекламированная книга со всей твоей Историей! Пожалуйста, согласен анонимно, да как угодно, лишь бы описать все, что ты рассказал, от грехопадения до наших дней!

– Паша, Павлуша, понимаешь, все, что сотворила русская литература во взаимодействии с культурой Запада, все было губительно для государства! Понимаешь, все! – Авдий, заметно разволновавшись, встал и начал ходить по кухне. – Все классики, которые поумней и поглубже тебя будут, и мимолетные звезды журналистики вошли в мозг народа как его апологеты перед великим и ужасным Аппаратом! Чиновник – зло уже потому, что любое другое зло в России, в отличие от остального мира, могут понять и даже искренне простить, а за чиновниками оправдывать некого, за чиновниками только Господь, но он, как известно, на небе! Если ты пожелаешь этого – ты смертник, Алевтина тебя не простит, и дети будут краснеть при упоминании имени отца их!

– Я им так, блин, покраснею! – психанул Павел Ибрагимович – Вместе с Алевтиной как миленькие запоют! Я сказал – Историю в массы, и баста!

– То есть решил? А линолеум в детской? А дядя Модест, который останется совсем один после твоего позора с публикацией Истории? А Главный, который уверен, что по планам инвестиций и территориального развития районов, в следующем году ты все закроешь и не подведешь руководство под монастырь?

В этот момент на кухню зашел Владимир Павлович, заспанный и расстроенный плохим сном. Он, прикрыв глаза ручонкой от света ночника, сказал: