Мне очень не хотелось ее перебивать, но я не сдержался и проронил:

– Я не совсем вас понимаю…

– Как вы думаете, как будет ощущать себя олень, которому пришили крылья? – Я не успел ответить, а она заговорила вновь: – Он перестанет быть оленем, но и орлом тоже не станет. Великий дар убьет достоинства оленя, великий дар превратится в жалкий фокус. Дары Оракула калечат человеческую природу, они нарушают гармонию. Я ненавижу все эти перемещения, магические способности, воинские доблести. Нельзя нарушать порядка жизни, иначе твое бытие превратится в какофонию невероятных и бессмысленных подвигов. Один раз Люди уже были наказаны за нарушение законов природы, а какой кары ищем мы? За наши грехи даже ужасы ада покажутся легким укором…

В комнате повисло тяжелое молчание. Вдруг Диана тряхнула головой, откидывая шелк волос, и, глядя куда-то сквозь меня, произнесла:

– Я не боюсь смерти. Я только сейчас поняла, что хочу ее. Освобождение, очищение… – Она встала, неожиданно светло улыбнулась и вздохнула полной грудью. – А теперь я могу ответить на все ваши вопросы.

Ее спокойствие и умиротворенность покоробили меня. Перед глазами возник смеющийся Кнут, а потом – бездыханное тело.

– Неужели вас не гложет совесть за убийство?

– А скольких людей убили вы за восемьсот лет, воин-легенда Пантидея?

– Людей немного, – поправил я.

– А кто дал вам право ни во что не ставить жизнь смертных? – Эти слова Диана прошипела и вдруг опять взорвалась: – Кто, кто вам сказал, что я или вы стоим больше, или мы полезнее?! Да, я убила и отвечу за это, но вас, вас не мучают кошмарные сны, где море крови, в котором тонет чистая совесть, где вместо грома слышны крики жен, чьих мужей вы убиваете чуть ли не ежедневно, где вместо дождя слезы сирот? Вы можете назвать хоть одну, которой вы помогли, которую сделали счастливой? Вы, такой сильный и смелый. Вы, для кого нет слова «не могу». Вас не пугает хруст костей, что раздается из-под ног, когда вы мчитесь за своей призрачной целью? Зашитые в панцирь добродетельных лозунгов, вы – мастодонты, и вскоре жители этой планеты будут поминать вас как демонов, чуму, проказу.

– А вы, Диана, уверены, что, помогая черно-красному, Альфреду, вы действуете на благо этой планеты?

– Нет, но…

– Так слушайте! – Я нервно заходил по комнате. – Существовали две планеты, жившие по своим законам, и никому, как вы правильно заметили, не дано судить, что в их укладе жизни было хорошо, а что – плохо. Но приходят сканки – Альфред из этой цивилизации – и делают все, чтобы одна из планет погибла, а потом объявляют войну другой и вычеркивают из истории Галактики еще одну великую цивилизацию, хотя и сами больно получают по зубам. А сейчас они снова пришли, им мешает любая жизнь, они ненавидят всех, кто способен оказать сопротивление. Увы, я не знаю, зачем им это нужно! А вы, Диана, задавали Альфреду вопрос: кому он принес счастье? И разве сами, став предателем, вы не занесли меч над хрупкой верой Человека в Человека? Да, в ваших словах много правды, но у меня нет зла на мир, и если я убиваю, то защищаясь и, если хотите, защищая и местных жителей в том числе.

Доброе летнее солнце приветливо заглядывало в окно, наполняя комнату ярким светом. Наступивший день обещал быть погожим. Внизу мерно дышал океан, поражавший голубизной вод. А мы молча сидели, низко опустив головы, раздавленные тяжестью правды, отравленные ядом бессилия.

Когда-то, скорбный дух, пленялся ты борьбою,

Но больше острых шпор в твой не вонзает круп

Надежда! Что ж, ложись, как старый конь, будь туп,

Ты слабых ног уже не чуешь под собою.

Забудь себя, смирись! Так велено судьбою.

О, дух сражений мой, ты стал на чувства скуп:

Нет вкуса ни к любви, ни к спорту, ни к разбою…

Прощай! – ты говоришь литаврам и гобою;

Там, где пылал огонь, стоит лишь дыма клуб…

Весенний нежный мир уродлив стал и груб.

Тону во времени, его секунд крупою

Засыпан, заметен, как снегом хладный труп,

И безразлично мне, Земля есть шар иль куб,

И все равно, какой идти теперь тропою…

Лавина, унеси меня скорей с собой!

Голос Дианы был глубоким и спокойным, но вся она как-то сжалась, и я видел, как дрожат ее пальцы, бесцельно вертящие какую-то безделушку.

– А жаль, что до этого мы ни разу не поговорили. – По ее лицу пробежала слеза, но она не замечала этого. – Жаль. Вы так заразительно любите жизнь, вам так легко поверить.

Я молча развел руками. Мне тоже было жаль, я не держал зла на Диану, она действительно была жертвой обмана, Судьбы, еще чего-то, сейчас неважно…

– Я по-своему любила Кнута, но последнее время его отношение ко мне резко изменилось. Вам это странно и дико слышать? Но не мне вам объяснять, что, когда защищаешься, все средства хороши. Вы верите мне? Поверьте! – вдруг попросила она. – Мне нет смысла лгать или оправдываться.

Это была правда.

– И все же вам страшно, – почему-то сказал я.

Диана пожала плечами и усмехнулась:

– Это – смерть не для воина, это – смерть для запутавшихся во лжи… Впрочем – бесполезный разговор, лучше в оставшееся время я поведаю все, что знаю о планах Альфреда, вдруг это пригодится.

У меня не повернулся язык сказать, что теперь ее информация вряд ли может быть ценной, и она начала говорить.

Интересным было лишь то, что до последнего времени Альфред не рассматривал Людей как серьезную опасность, и то, что он так переменился к ним, – в некотором роде моя заслуга. Ирония судьбы, как говорили предки – «палка о двух концах».

– Кстати, а сами-то вы уверены в необходимости освободить Гроссмейстера? – вдруг поинтересовалась Диана.

– Да, я знаю все возражения, но верю в силу добра.

– Роскошь, позволительная лишь сильным и удачливым, – грустно заметила она, – Еще раз могу повторить, что завидую вам. Но смотрите, не ошибитесь…

– А почему вы не рассказали о том, что и Эрсин замешан в предательстве?

Она вздрогнула, и лицо ее как-то скривилось.

– Так это он вам рассказал…

– Нет, я и сам многое узнал… Точнее, Эрсин рассказал мне, но позже… Он был сильно потрясен известием о смерти Кнута.

Мне показалось, что Диана вздохнула с облегчением.

– Видите ли, Эрсин, конечно, встречался с Альфредом и даже договорился с ним о сотрудничестве, но пользы от этого черно-красный, как вы его называете, не получил. Эрсин искренне сомневался, что-то искал, мучился. Знаете, он – очень особый Человек, последний историк Человечества, последний хранитель его культуры. Он живет литературой, музыкой, ностальгией по прошлому, порой настолько далекому, что нам и представить тяжело. Он ни в чем не виновен! – с силой проговорила она.