Положив гобой на место, девушка заперла витрину на замок и поблагодарила Себастьяна, а тот в свою очередь поблагодарил ее за возможность сыграть на инструменте великого Бетховена. Затем, кивнув Малахаю, обнял Меер за плечо и повел ее из комнаты мемориальной квартиры Бетховена.

Среда, 30 апреля, 11.55

Они молчали, спускаясь по лестнице, до тех пор, пока не оказались на Мёлькер-Бастей, и там Малахай и Себастьян вдруг завели совершенно безобидный разговор о городах, расположенных неподалеку от Вены, которые имело смысл посетить.

Меер вскоре догадалась, что они умышленно говорят о ничего не значащих пустяках на тот случай, если за ними следят, прослушивая разговоры с помощью беспроводных микрофонов. Она перестала слушать. Имело значение только то, угрожает ли им опасность.

Они пересекли улицу и вошли в парк. Меер смотрела на мамаш, выгуливающих детей, на пожилых людей, сидящих на скамейках. Какая-то женщина окликнула собаку. Куда направляется Себастьян? Мимо прошла в обнимку влюбленная парочка. Мальчишка промчался на велосипеде, настолько близко, что Меер обдало потоком воздуха.

Внезапно Себастьян схватил ее за плечо и повел вправо. Выйдя из парка, они пошли по улице, где на углу на остановке стоял трамвай.

Себастьян ускорил шаг, увлекая Меер за собой. Они уже подходили к остановке. Трамвай закрывал двери. Себастьян крепче стиснул плечо Меер. Он собирался вскочить в вагон. Не чувствуя присутствия Малахая рядом, молодая женщина обернулась. Малахай не поспевал за ними. Он не успеет. Меер не была уверена, что и она сама успеет. А что, если двери закроются, прихлопнув сумочку? Вдруг они раздавят флейту?..

Вскочив на подножку, Себастьян обернулся и подсадил Меер, и тотчас же за ними закрылись двери. Оглушенная, но невредимая, Меер обвела взглядом заполненный трамвай.

— А где Малахай?

— Держись за меня, — сказал Себастьян.

— Но ведь Малахай… — Меер попыталась выглянуть в окно, но трамвай уже отъехал от остановки. — Что будет с ним?

— За него не беспокойся, — тихо промолвил Себастьян. — Мы ему позвоним, как только окажемся там, куда направляемся. Так будет лучше. Втроем мы чересчур заметны и привлекаем к себе больше внимания.

— Но не можем же мы просто… — начала было Меер, но тут до нее дошел смысл его слов. — Ты сделал это умышленно?

— Как ты? — Пропустив ее вопрос мимо ушей, Себастьян показал взглядом, что здесь не место обсуждать эту тему. — Я не слишком сильно дернул тебя за руку?

Меер пожала плечами, решив не говорить о том, как ей было больно.

— Что ты собираешься делать?

— Потеряться, — прошептал Себастьян, настолько тихо, что Меер не была уверена, правильно ли она его поняла.

Она чуть было не ответила, что сама уже потерялась, и давно. Но ей не хотелось признаваться в этом, как не хотелось говорить и о том, что у нее болит рука, — она сама не могла сказать, почему.

Среда, 30 апреля, 14.08

Покачиваясь в закрытой кабинке колеса обозрения на высоте двести футов над землей, Меер обвела взглядом раскинувшийся внизу город.

— Это же какое-то сумасшествие.

— Лучшего выбора у нас не было. Два трамвая остановились рядом так удачно, что если бы кто-то и следил за нами от той остановки, где мы сели, то увидеть, как мы пересели из одного трамвая в другой, все равно было невозможно.

— Ну, а теперь?

— А теперь мы будем ждать. Переведем дыхание. Полюбуемся на закат.

— А затем?

— Гостиница.

— Ты хочешь сказать, другая гостиница?

— Да, не «Захер», где ты поселилась. Мы найдем что-нибудь другое.

— Когда можно будет позвонить Малахаю? И моему отцу? Нам обязательно нужно предупредить папу.

— Как только мы устроимся в гостинице.

Кабина качнулась от порыва ветра, и Меер почувствовала, как у нее внутри все оборвалось.

— Я хорошо помню тот эпизод из «Третьего человека»[25], — сказала она. — Мы изучали этот фильм из-за партитуры для цитры, на курсе музыки для кино, который я слушала в школе Джульярда.

— Это помнят все — цитру и тот эпизод.

— Фильм очень страшный, но ведь Вена действительно страшный город, не так ли?

— Да, за элегантными фасадами скрываются отвратительные тайны и грязные тени. Вена подобна красавице, прячущей за спиной пистолет.

Голос Себастьяна вызвал у Меер мурашки, и она, отвернувшись, устремила взгляд на миниатюрный город внизу.

— Какая в этом фильме есть знаменитая фраза про вид на город? — спросила Меер.

— Это один из моих самых любимых фильмов. К тому времени как они поднимаются на колесе обозрения, Холл и Мартину уже известно про разведенный пенициллин и про то, что Гарри Лайм убивал людей ради собственной выгоды. Коррумпированный человек, олицетворяющий коррумпированное государство. Сидя в одной из этих самых кабинок и любуясь этим самым видом, Лайм предлагает Мартину посмотреть вниз и спрашивает, почувствует ли тот сожаление, если одна из маленьких точек на земле остановится навсегда. «Если я предложил бы вам по двадцать тысяч фунтов за каждую остановившуюся точку, старина, неужели бы вы и правда отказались от моих денег? Или же быстро подсчитали бы, сколькими точками можно пожертвовать?»

— У меня осталась в памяти другая фраза.

Ветер набирал силу, и кабина все больше раскачивалась из стороны в сторону. Себастьян улыбнулся, и Меер показалось, что его взгляд зажегся дьявольским огнем героя Орсона Уэллса, когда он процитировал:

— «Вот Италия. Тридцать лет ей заправляло семейство Борджиа. Войны, ужас, смерть, кровопролитие — но страна породила Микеланджело, Леонардо да Винчи, Возрождение. А в Швейцарии — братская любовь, пятьсот лет демократии и мира; и что она создала? Часы с кукушкой».

— Она самая. Мы в школе Джульярда играли в игру: что ты дашь за то, чтобы сотворить что-нибудь прекрасное и вечное.

— Все мы играли в разновидность этой игры.

«Или что ты дашь за то, чтобы спасти любимого человека?» — подумала Меер, но вслух ничего не сказала, так как в этот момент кабина с резким рывком двинулась вниз. Они возвращались на землю, фигурки людей становились все больше, а затем прогремел раскат грома, небеса разверзлись, и по стеклу кабины застучали тяжелые, жирные капли. Через несколько минут кабина остановилась.

— Теперь мы в полной безопасности, — сказал Себастьян.

Среда, 30 апреля, 17.45