Потап прибыл в Северопечерск после обеда. Кобылу с телегой он оставил на рыночной площади под надзор бабки Дарьи, которая обычно торговала его картошкой и капустой. Сам же дед отправился прямиком на почту и заказал два разговора — с Петербургом и с Москвой. Первым дали Петербург.

Потап плотно затворил дверь переговорной будки, снял трубку и тихо пробормотал:

— Слушаю!

На другом конце провода раздался недовольный мужской голос. Его, видно, разбудил междугородний звонок.

— Привет тебе, мил человек, от Муллы, — с места в карьер начал Потап. — Жив-живехонек, все в тех же краях… Просьбица у него к тебе имеется. Надо одного хорошего человека пригреть. А когда сможешь? Ну ладно, в пятницу стало быть. А сегодня у нас… воскресенье. Погодит, куда же ему деваться… Ага! Ну, благослови тебя Бог…

Довольный Потап вышел из будки. Здесь все сложилось как нельзя удачно. И человек оказался на месте, и крыша была обеспечена.

Соединения с Москвой пришлось ждать почти два часа. Но Потап терпеливо сидел на продавленном стуле у телефонной будки, раскланивался с посетителями почты — их всех он хорошо знал — кроме самых молодых, многих из которых он крестил при рождении, но которые деда не признавали за давностью лет.

Наконец телефонистка крикнула:

— Токарев! — Он вскочил со стула и бросился в будку.

Потап волновался, так что у него даже руки тряслись. Он впервые звонил этому человеку и не знал наверняка, получится ли разговор — ведь его телефон он получил от Егора давно, года три назад. Человек мог и квартиру поменять, и вообще уехать в далекие края, а может, и вовсе сменить профессию — так что никакой помощи от него теперь и не дождешься… К тому же Егор предупредил его, что тревожить этого человека можно будет только в случае крайней необходимости.

Потапу и на этот раз повезло. Он уже по голосу ответившего — жесткому, уверенному, начальственному — понял, что попал на нужного человека. И начал так, как учил его Егор:

— Вам привет с Северной Печоры. Один ваш старый знакомый дал мне ваш телефон и наказал обращаться за помощью в крайних случаях. — Потап остановился и с трепещущим сердцем стал ждать ответа.

Человек недолго молчал и его неожиданный ответ несказанно удивил старика:

— Вы… Платон? Слушаю вас.

* * *

— Отец Потап! Отзовись, батюшка! — раздался за окном насмешливый крик. Елена выглянула в окно и увидала Карася, Витьку Карасева, известного в Северо-Печерске гуляку и бабника. Он время от времени наведывался к Потапу за травяными горькими настоечками, которые дед делал на зиму. Но визиты Карася имели и еще одну цель — он не оставлял надежды охмурить лесную красавицу недотрогу. Вот и сейчас, завидев Елену, весь расплылся в самодовольной ухмылке.

— Здравствуй, голубушка, как живешь-поживаешь? Дед-то тут? Или одна домовничаешь?

Карась подошел к дому и, на руках подтянувшись к наличнику, заглянул в горенку через раскрытое оконце.

При виде незнакомого мужчины он испуганно встрепенулся и соскочил на землю.

— Ах, извините, барышня, вы заняты-с! — и шутовски раскланявшись, Карась ретировался в лес.

Елена нахмурилась и села за стол с печальным видом.

— Ты что? — спросил Варяг, положив руку ей на локоть.

— Да нехорошо, что Витька тебя видел. Как бы чего не вышло…

— А что?

— Да язык у него без костей, вот что!

К вечеру второго дня приехал отец Потап. У него был усталый вид, и он не сказал ни слова, пока Елена накрывала на стол. Когда она поставила припасенную бутылку водки, точно угадав, что именно сейчас она может пригодиться, Потап удовлетворенно крякнул и, открыв бутылку, налил всем по полстакана.

— Помянем, — сказал он, и они, не чокаясь, выпили за упокой Нестеренко Егора Сергеевича.

Старик закусил водку маринованным белым грибом. Прожевав, сказал:

— Вот что, сынок. Я позвонил кое-кому. Завтра тебя отвезут. За тобой пришлют вертолет и доставят тебя, куда там тебе надо. В Ленинград, говоришь, надо?

Варяг кивнул:

— В Питер.

— Ну, в Питер так в Питер… Есть там кто-нибудь, кому довериться можешь?

— Не знаю. Пока не знаю, — честно ответил Варяг.

— Ну так я дам тебе адрес… Есть у меня парень один, он мне вроде сына. Поможет во всем. Ему можешь доверять. Как мне.

Он посмотрел на Елену, которая молча, с покрасневшими глазами сидела за столом.

— Отец, — неожиданно прервал тягостное молчание Варяг, обратившись к старику с просьбой: — Исповедуй меня! И благослови…

Взгляд Потапа посуровел. Он, видно, чрезвычайно серьезно воспринял эту просьбу.

— Ты и вправду хочешь исповедаться, сын мой?

— Да, отец Потап, — Варяг смиренно склонил голову.

— Хорошо, будь по-твоему. Пошли в часовню.

Варяг удивился, но виду не подал и последовал за стариком в лес. Часовня располагалась шагах в двухстах от дома, была окружена густыми кустарниками, так что ее из окон и видно не было. Потап отомкнул большой черный амбарный замок, висевший на железных петлях, толкнул дверку и пропустил Варяга внутрь.

Пахло сыростью и ладаном. В углу в кромешной тьме теплилась тусклая лампадка. Потап зажег две свечи, осветившие маленькое помещение. На стене Варяг приметил две иконы и большой золоченый крест.

Потап повозился во тьме и вернулся к Варягу облаченным в стихарь. Теперь было видно, что Потап — священник. Старик положил Варягу на голову епитрахиль и вполголоса прочитал разрешительную молитву.

— Слушаю тебя, сын мой.

— Я немало нагрешил в жизни, отче. Я убивал. Из-за меня погибли люди.

— Ты убивал невинных и беззащитных?

— Нет, отче, я убивал, спасая свою жизнь.

— В чем еще заключаются твои грехи?

— Я хотел жить по правде.

— А в чем заключается твоя правда?

— Я не верил, что жизнь избранных заслуженна, и старался сам жить не хуже избранных. Я пытался позволить прочим жить не хуже избранных. Я хотел, чтобы сильные и слабые жили по своим возможностям, а не по прихотям судьбы.

— Ты верующий, сын мой? — Варяг задумался на мгновение.

— Пожалуй, да. Но в церковь не хожу.

— Важно, чтобы господь был у тебя в душе, — наставительно заметил отец Потап. — Но скажи мне, почему же ты не чтишь заповеди Христовы? Одна из них гласит: не укради!

— А разве можно считать за воровство то, что я забираю неправедно заработанное и потом раздаю несчастным и нуждающимся?

— Кому же?

— Своим братьям, попавшим в беду. И к тому же я себе ничего не беру. Я всего лишь хранитель казны.