– Я слышал об этом, – сказал Эгон, поспешивший ей навстречу. – Больному в самом деле так плохо?

– К сожалению. Бедный Танер! Раньше он был домашним учителем здесь, по соседству, в одном семействе, но вынужден был оставить место из-за тяжелой болезни. По рекомендации моего родственника-лесничего я поручила ему привести в порядок библиотеку моего покойного мужа, которая была перевезена в Оствальден, и все надеялись, что легкая работа и укрепляющий лесной воздух дадут ему возможность совершенно выздороветь. Танер был очень благодарен за это и еще вчера рассказывал, как рада его мать, что он, как не совсем поправившийся после болезни, освобожден от военной службы и не пойдет на войну. И вдруг сегодня утром у него хлынула горлом кровь, и доктор говорит, что бедняга проживет не более часа. Ужасно видеть, как погибает такая молодая жизнь, и чувствовать, что невозможно ее спасти.

– На днях будут погибать тысячи молодых жизней, – заметил Эгон. – Так вы сами были у постели умирающего?

– Он просил позвать меня. Он знает, что его ждет, и потому хотел видеть меня, чтобы попросить за старуху-мать, которая теряет в нем единственную поддержку. Я успокоила его, но это было все, что я могла для него сделать.

Свидание с умирающим сильно потрясло молодую женщину. Эгон тоже посочувствовал бедняге.

– Я приехал проститься, – сказал он после короткого молчания. – Мы выступаем послезавтра, и я не мог отказать себе в удовольствии еще раз посетить вас. К счастью, я еще застал вас, мне сказали, что и вы уезжаете.

– Да, в Берлин. С Оствальденом слишком плохая связь, что крайне неудобно в такое время лихорадочного ожидания. Ведь и мне есть о ком беспокоиться, мой брат тоже в действующей армии.

Опять наступила короткая пауза. Принц хотел воспользоваться последней фразой Адельгейды, чтобы перейти к тому, что было у него на душе, как вдруг молодая женщина предупредила его, спросив внешне равнодушно, но слегка дрогнувшим голосом:

– В последний ваш приезд вы были очень озабочены отсутствием известий о вашем друге, ваша светлость. Подал ли он наконец признаки жизни?

Эгон опустил глаза и холодно ответил:

– Да. Роянов опять в Германии.

– С тех пор как объявлена война?

– Да, он приехал…

– Чтобы принять участие в войне? О, я знала это!

– Вы знали это? Я думал, что вы знаете Гартмута только через меня и только как румына.

На щеках молодой женщины вспыхнул яркий румянец, она почувствовала, что ее восклицание выдало ее, но быстро овладела собой.

– Я познакомилась с господином Рояновым только последней осенью, когда он гостил у вас, в Родеке, но его отца я знаю уже много лет, и он… Если я не ошибаюсь, вам известно все, что произошло, ваша светлость?

– Да, теперь я все знаю, – сказал Эгон.

– Ну так полковник Фалькенрид был близким другом моего отца и часто бывал у нас. Правда, я никогда не слышала, чтобы у него был сын, и считала полковника бездетным; лишь в день смерти моего мужа я узнала всю правду, потому что была свидетельницей встречи Фалькенрида с сыном.

Молодой принц облегченно вздохнул, только что проснувшееся в нем мучительное подозрение рассеялось.

– В таком случае я понимаю ваше участие, – ответил он. – Полковник Фалькенрид действительно достоин сожаления.

– Только он? – спросила Адельгейда, удивленная жестким тоном его слов. – А ваш друг?

– У меня нет больше друга, я потерял его! – воскликнул Эгон с горечью. – Уже одно то, в чем он признался мне два дня тому назад, разделило нас глубокой пропастью; но то, что я знаю теперь, разлучает нас навсегда.

– Вы очень строго судите проступок семнадцатилетнего мальчика! Ведь тогда он был почти ребенком.

– Я говорю не об этом бегстве и измене данному слову, хотя и они представляют уже довольно серьезный проступок для сына офицера; я говорю о том, что узнал вчера… Я вижу, вы еще не знаете самого худшего, да и как могли бы вы узнать это? Избавьте меня от такого сообщения!

Адельгейда побледнела, ее глаза неподвижно, с ужасом устремились на принца.

– Прошу вас, скажите мне всю правду, – произнесла она. – Вы сообщили, что господин Роянов вернулся, чтобы стать солдатом. Я думала, что он сделает это, ждала этого, потому что только этим он может искупить свою вину. Он уже зачислен в войска?

– К счастью, дело еще не зашло так далеко, и судьба избавила меня от тяжелой ответственности. Он обращался в различные полки, но везде получил отказ.

– Отказ? Почему?

– Потому что он не мог назваться немцем, а к иностранцу, к румыну, все питают справедливое недоверие. В настоящее время надо быть очень осторожными, чтобы не допустить в ряды своей армии шпиона.

– Господи боже, что вы хотите этим сказать? – Адельгейда только теперь начинала понимать, в чем дело.

– Гартмут явился ко мне и потребовал, чтобы я помог ему поступить в армию. Сначала я отказался, но он сумел вырвать у меня обещание угрозой, которую едва ли можно было воспринимать всерьез. Я сдержал слово и обратился к одному из полковых командиров, брат которого служит секретарем нашего посольства в Париже и только что вернулся оттуда. Этот господин был у своего брата-полковника, когда я посетил того. Услышав имя Роянова, он насторожился, стал расспрашивать, о ком идет речь, и потом сказал… Я не знаю, как у меня хватит сил повторить то, что он сказал! Я любил Гартмута как никого на свете и вдруг теперь узнал, что мой друг – негодяй, что он и его мать занимались в Париже шпионажем. Может быть, он намерен заниматься тем же и в рядах нашей армии!

Принц закрыл глаза рукой, с трудом скрывая свое горе оттого, что его идеал был так безжалостно растоптан. Адельгейда тоже встала, ее рука, лежавшая на спинке кресла, дрожала.

– Что же ответили на это вы? Что ответил он?

– То есть Роянов? Я больше не видел его и не увижу, я избавлю и себя, и его от этого свидания. В настоящее время он в лесничестве Родека и ждет там моего ответа. Я в трех строках сообщил ему, что узнал, не прибавив ни слова. Он, наверно, уже получил записку и, конечно, понял ее.

– Всемогущий боже! Ведь это заставит его искать смерти! – воскликнула Адельгейда. – Как вы могли сделать это? Как вы могли осудить несчастного, не выслушав его?

– Несчастного? – резко повторил принц. – Неужели вы действительно принимаете его за несчастного?

– Да, потому что слышу это ужасное обвинение уже не впервые; отец при встрече с ним в Родеке тоже обвинил его в шпионаже.

– Если даже родной отец обвиняет его…

– Не забудьте, его отец – глубоко оскорбленный и ожесточенный человек, а потому не может быть беспристрастным судьей. Но вы, такой близкий друг Гартмута, должны были бы вступиться за него и защитить!

Эгон полувопросительно, полуудивленно смотрел на взволнованную женщину.