У Амин-хана были кустистые седые брови, за которыми прятались глаза. На нем был темно-серый халат, который словно подчеркивал желание стать невидимкой. При виде меня он стиснул зубы:

— Так это ты.

— Похоже, ты меня ждал.

— Конечно. Знал, что ты потребуешь ответной услуги, — язвительно отозвался он.

— Ну вот и я.

— Что ж, входи. Я тут кое-чем был занят. Иди за мной.

Мы оказались в большой комнате, где хранились принадлежности его ремесла. Ниши были заставлены глиняными сосудами с травами, врачебными книгами, от бессмертных канонов Авиценны до пересказов трудов древних греков. Помещение пропахло тысячью трав, у стен лежали охапки чего-то бурого и зеленого, чьи горькие ароматы щекотали ноздри. Я чихнул несколько раз, пока мы шли во внутренний двор, где на огромном мангале с пылавшим древесным углем кипел маленький металлический котел с ярко-желтым варевом. В другом котле настаивались какие-то бледные корни. Амин-хан помешал желтую жидкость.

— Что ты делаешь?

— У меня особая работа! — почти что огрызнулся он.

— Отрадно слышать, — похвалил я, — потому что именно это мне и нужно.

— Изложи свое дело.

— Я уверен, ты сможешь мне помочь, — сказал я. — Знаю, что ты будешь держать обещание, которое дал мне там, где я тебя тогда нашел, и сохранишь секрет. Без сомнения, тебе известно, что Исмаил не слишком любит тех, кого подозревает в скверных делах.

— Я лечил его отца. Это и есть скверное дело?

— Нет, если не считать того, что мазь для удаления волос оказалась отравленной.

— Я об этом ничего не знаю, — ответил он, и лицо его сжалось так, словно он пытался весь спрятаться за своими бровями.

— Тебе придется его в этом убедить. Я уверен, тебе этого делать не хочется, принимая во внимание, скольких людей он уже убил.

Амин-хан уронил железную мешалку в котел и с проклятьями попытался вытащить ее.

— Что тебе надо? — Он не сводил глаз с котла.

— У меня личное дело, которое требует решения, — сказал я, — и мне нужен один яд, который поможет его завершить.

— И кто твоя жертва?

— Убийца моего отца.

— Он из знати?

— Нет.

Он хохотнул:

— Зря стараешься, я не поверил ни единому твоему слову. Какой яд тебе нужен?

— Быстрый и безвкусный.

— Такой хотят все. Тебе нужен порошок, мазь или жидкость?

— А что ты посоветуешь?

Он начинал злиться:

— Это зависит от того, как ты собираешься им воспользоваться.

Я полез за пазуху и достал спрятанный там шарик:

— Мне нужно восемь порций вот этого — точно такого же вида и запаха.

Обнюхав пилюлю, он отщипнул кусочек и задумчиво его пожевал.

— Полынь, корица, масло перечной мяты, куркума, мед и чуть-чуть толченого рубина. Недешево будет стоить.

— Толченый рубин? Откуда ты знаешь?

Амин-хан усмехнулся:

— Сколько у тебя денег?

Я выложил на стол мешочек с серебром, что дала мне Пери. Брови Амин-хана приподнялись.

— Твои сбережения? А жертва, должно быть, много значит…

— Я плачу за безупречную дозу — и за твое молчание.

Амин-хан не ответил. Он взял котелок с настоем корней и процедил его сквозь сито в желтую жидкость. Жидкость поднялась до краев, свирепо клокоча. Успокоившись, она стала мутно-белой.

— Когда тебе понадобится твой заказ, пришли посыльного за своим лекарством от желудочных колик. Я отправлю к тебе мальчика, который скажет, где ты должен забрать его на базаре. Я не посылаю своих посыльных во дворец с такими опасными веществами. Как только оно у тебя будет, не спускай с него глаз. Ты понимаешь почему.

— Понимаю, — ответил я.

Никогда прежде не думал, что соприкоснусь с такими черными искусствами, и был поражен тем, что его работа одновременно отталкивала и притягивала меня. Должно быть, во мне заложена склонность к разрушению. Я подумал об отце — испытывал ли он сходные чувства?

— Кто научил тебя делать такое?

Брови Амин-хана снова опустились.

— Когда тебя нанимают лекарем к шаху, надо уметь все.

Я посмотрел на жидкость в котелке. Остывая, она уменьшалась в объеме. Маленькие островки белого порошка собирались на поверхности. Такой алхимии я прежде не видел.

— Что в котелке? Выглядит жутковато.

Он улыбнулся:

— Не только выглядит. Через несколько часов она превратится в тончайшую пудру. Женщины будут порабощать ею мужчин легче, чем это делает дьявол.

Пери худела на глазах: скулы выступали все острее, а платья на ней висели. Я знал, что она беспокоится о своем брате Мохаммаде Ходабанде и его четырех детях, потому что Исмаил мог передумать в любой момент. Когда в ее покоях возникал посыльный, ее глаза вспыхивали тревогой.

Я предложил посетить мирзу Салмана и выяснить, не знает ли он чего-нибудь нового о намерениях Исмаила. К тому же мирза Салман был моим лучшим источником сведений об отце. Я хватался за каждую возможность встретиться с ним.

Приемная мирзы была полна людей, но меня быстро провели.

— Царевна боится за сохранность семьи Мохаммада Ходабанде, — сообщил я ему. — Она просила узнать, думаете ли вы, что с резней покончено?

Мирза Салман нахмурился:

— Исмаил должен быть осторожен и не задевать Султанам. Народ разгневается, если он будет чрезмерно несправедлив к ней. Хотя недавно он высказался крайне обескураживающе.

— А именно?

— Он сказал: «Принято думать, что мой прадед был близок Богу. Они все считали, что их царственный фарр сможет защитить и что они смогут сражаться без доспехов. Сегодня никто не верит, что Исмаил больше чем человек. Кто поверит в его Божественную природу после того, как он двадцать лет провел за решеткой?»

— Воистину.

— Поэтому он чувствует, что должен показать это грубой силой.

— Я вижу. Вы полагаете, что Мохаммад и его дети под угрозой?

— Да.

— Защити их Господь. А как насчет царевны?

— О ней он ничего не говорил.

— И вельможи не попытаются остановить его?

— Нет, потому что против него лишь около половины.

— Понятно. И каковы же ваши намерения?

— Выжить.

— Думаю, это лучше, чем второй выбор.

Он рассмеялся, но я снова почувствовал, что ему со мной неловко. И я решил воспользоваться его неудобством: