Женя в новом платье, в рассыпанных по лбу мелких кудряшках выскочит на коридор.

Петя достанет из кармана два металлических кольца.

Женька удивленно вытаращится на них.

– Это из гаек для рельсов. Они выдерживают целый паровоз, и я надеюсь, смогут вынести наши паскудные характеры.

Он наденет одно кольцо себе на безымянный палец: – Вот, смотри – я уже твой навсегда.

Второе вложит ей в ладошку:

– Я буду ждать тебя, сколько скажешь. Всю жизнь. Не спеши отвечать. Я тебя люблю.

Он поцелует ее в кулачок с подарком и не успеет дойти по галерее до своей двери, как раздастся рев и грохот. Во двор въедет мотоцикл. Шикарная авангардная гоночная Megola вишневого цвета. Гордость немецкого автопрома. Борька посигналит. Хотя это было без надобности: весь двор и мальчишки из соседних уже столпились вокруг него.

– Шейне пунем, выходи!

Женька выскочит на галерею.

– Цветочки получила? А теперь подарочек!

Женька стояла посреди заснеженного двора в одном платье. Как, прости господи, расстрелянный царь-батюшка, только вместо скипетра с державою у нее в руках были кольцо и ключи. И как теперь выбрать?

– Боря… я не могу его принять. Это слишком.

– Девочка, привыкай. Теперь все для тебя.

Ривка толкнула Фиру плечом:

– Мать, вот это поворот. От своих не уйдешь. По-моему, кто-то таки обратно вернется к евреям.

– Еще уркаганов нам не хватало! – простонет Ваня.

На другом конце галереи Фердинандовна с папиросой, осмотрев дворовую шоу-программу, изрекла:

– О, купил себе целку!

– Не смей так говорить! Не смей! Она не продается! – взорвался Петька.

– Чего? – удивилась Гордеева и тут заметила кольцо на Петиной руке. – Оп-па, я не поняла, а это что за тайный брак? Что?!

Женя смотрела куда-то вверх. Петька не отрываясь смотрел на нее. Он поцеловал кольцо на своем пальце и улыбнулся.

Боря оглянулся – опять этот немец!

– Петя… Петя, ты что, с ней, в нее… Питер! Не сметь!

Женя чмокнула Борю в щеку и вернула ключи:

– Боря – ты лучший! Но цветов вполне достаточно. Пошли чай пить.

Женька побежала домой. Боря, скрипнув зубами, пошел следом. Он еще раз обернется, чтобы посмотреть на Петю.

– Я могу рассчитывать хотя бы на поход в театр? – Боря поцеловал ручку Фире. – Вы позволите украсть вашу дочь? Там, конечно, дают что-то агитационное, но вполне пристойное.

– А что тебе Петя подарил? – спросит вечером Фира, когда они с Женей закончат перетирать вымытую посуду.

– А так, одну забавную вещицу. Потом покажу.

Через неделю Борю рядом с хорошенькой дамой будут видеть буквально все триста гостей Оперного театра.

В этот же момент возле железнодорожного депо к Пете подойдут двое:

– Ты так и не понял, что к чужим бабам не лезут.

Дрался он хуже, чем стрелял. Но финка с гравировкой БЕИ спасла ему жизнь. Ножевое окажется не смертельным.

Фердинандовна орала так, что ей засадили успокоительного и удерживали три санитара, пока хирурги Еврейской шили ее Петеньку.

– Курва, курва жидовская! Своими руками задушу! А Вайнштейна на куски сама порежу, – хрипела Гордеева.

Женька узнает дома и помчится в Еврейскую. Она влетит в палату, размазывая слезы и сопли по замершему лицу, и кинется к Пете: – Петенька, я люблю тебя! Смотри, Петя! – Она мотала перед его лицом трясущейся рукой с железным кольцом. Петя, обколотый морфием, блаженно улыбался во сне. Гордеева за шкирку вытащит Женьку из палаты:

– Вон отсюда! Вон, тварь такая! Чтоб близко к больнице не подходила! Убью! Из-за тебя все! Не лезь к моему сыну!!!

Женька ломилась к Боре:

– Это ты? Ты сделал?

– Шейна, ты что? Мы же в театре вместе были. Ты рядом сидела. Мы ж с одного двора – не по понятиям своих трогать. Да как ты могла подумать такое?! На гоп-стоп залетные взяли. Я здесь при чем? Он мне не конкурент, – Боря пытался удержать ее.

– Ненавижу тебя! Это ты! Ты!..

Елена Фердинандовна дежурила в палате, как собака. Но примерно через сутки физиология победила даже материнский инстинкт и она отлучилась в туалет.

Женя ворвалась в палату и обцеловала Петю:

– Люблю, люблю, живи, пожалуйста!

– Да не реви и не дави на меня, – Петька поморщился: – Куда я денусь. Ну, еще раз скажи.

– Люблю тебя!

Петька зажмурился и расплылся в улыбке:

– Господи, знал бы, что ты примчишься, давно бы сам на нож лег или руку в станок засунул. Беги, сейчас мать моя бесноватая вернется.

Гордеева выйдет из анабиоза. Оживет, взревет раненым зверем и поднимет все свои связи – всех спасенных большевиков, вылеченных НКВДистов и их дорогих содержанок. С просьбой, приказом, шантажом:

– Уничтожить!

Сначала она двинет в ближайшее отделение милиции.

Фердинандовна рвала и метала, топала ногами и орала что есть мочи:

– …Найти!!! Закопать!!! Порву!!!

Начальник милиции подождал пару минут и, уловив паузу в воплях Гордеевой, мягко сказал:

– Мы сделали все, что могли, – у всех железное алиби, не подступишься. Тем более, что главный подозреваемый был в театре с предметом воздыхания вашего Петра – алиби железное, лучше не придумаешь! Надо искать среди тех, кто завязан с вашим сыном на его бизнесе, где и как он мог задеть интересы деловых людей. Но это уже вопрос не в моей компетенции, я сделал все, что смог.

Гордеева зашлась в диком крике:

– Да я… да я!!! Да чтоб никто из вас со своими трипперами и сифонами ко мне на порог не показывался!!!! Лечить не буду! Еще и всей Одессе расскажу, кто вы такие, революционные и пламенные борцы с проституцией!!!

Начальник милиции хлопнул ладонью по столу и сказал вкрадчиво и жестко:

– Мадам Гордеева, не надо переоценивать свое значение для партии и народа…

– А ты не партия и не народ!!! – ляпнула сгоряча Лелька.

– Я – представитель лучшей его части – революционного карающего органа, если вдруг кто забыл… – И посмотрел свинцово и страшно прямо в переносицу Фердинандовне.

Та сразу стихла, буркнула:

– Извините…

– Можете быть свободны, – сухо ответил собеседник.

За дверью ее ждал участковый:

– У нас нет улик, Елена Фердинандовна. Может, действительно гоп-стоп?