10 ноября. Мы уже почти две недели обитаем в одной из бывших польских казарм. Это красное кирпичное здание, обнесенное со всех сторон высокой стеной. В последние дни ударили морозы, и нам выдали теплые шинели. Каждое утро мы с песнями маршируем вместе с другими учебными ротами по улицам Лодзи, направляясь к тренировочному полигону за чертой города. Полигон огромен и хорошо оснащен. Здесь есть даже противотанковые окопы. Натаскивать бывших летчиков и моряков, пытаясь сделать из них пехотинцев, дело нелегкое, хотя и имеет свои положительные стороны.

На кормежку жаловаться не приходится. Если что урезали, так это пайку табака, и заядлым курильщикам, вроде меня, ее не хватает. Не удивительно, что некоторые солдаты пытаются наладить контакты с местным населением, чтобы разжиться на черном рынке польскими папиросами, — так называются сигареты с длинным мундштуком, — чтобы потом перепродавать их другим. Эта торговля сопряжена с определенным риском, и в одной из частей солдаты были предупреждены о том, что любые контакты с местным населением чреваты самыми непредсказуемыми последствиями. Некоторые солдаты уже за это поплатились.

Торговля из-под полы незаконна, поэтому происходит в сомнительных местах. Немецких солдат нередко нарочно заманивают в темные углы и подворотни. Как правило, этим занимаются участники польского сопротивления с единственной целью: убить наивного немца. Практически каждый день мы слышим о том, что где-то нашли мертвое тело либо кто-то пропал без вести. В нашей казарме было два таких случая — новобранцы ушли в город и бесследно исчезли. По словам других бойцов, дезертирство не входило в их намерения.

7 января 1945 года. В нашей казарме вновь царит полная неразбериха. В очередной раз нас отвозят на товарную станцию и грузят на поезд. Нам не говорят, куда мы едем, но слухов по этому поводу хоть отбавляй. То и дело выдвигаются разные версии, хотя мы, как инструкторы, знаем от командира батальона, что на фронт нас точно не отправят, потому что наши подопечные еще не до конца прошли курс боевой подготовки. Обычно мы передвигаемся ночью, а поскольку города подвергаются массированным бомбардировкам, то наши остановки нередко бывают в чистом поле. Нас везут через Берлин и Гамбург дальше на север, в Данию. Наконец мы доезжаем до Архуса. Здесь нас ссаживают с поезда и везут в небольшую деревню.

10 января — 6 марта. Наша учебная рота размещена рядом с портом, в новенькой, недавно построенной школе. Условия размещения отличные; здесь хватает места для проведения тренировок и обучения обращению с оружием. На улице царит жуткий холод. Поля припорошены снегом. Надо сказать, что наш гарнизон расположен очень удачно, всего в нескольких минутах ходьбы от полигона, где можно проводить занятия по пулеметной стрельбе.

Мы делаем ознакомительную вылазку в деревню и остаемся довольны. Такое впечатление, что мы в раю, потому что здесь можно купить то, без чего мы обходимся вот уже долгое время. Например, пирожные и булочки с кремом — они продаются в любой кондитерской. Вряд ли я в ближайшее время запихну в себя столько заварных пирожных, сколько поглотил их за последние несколько дней.

Наше пребывание в Дании началось, казалось бы, удачно, однако после того, как имели место несколько неприятных и провокационных случаев, для меня и моих товарищей пребывание здесь превратилось в невыносимую пытку. Причиной всему — наш новый ротный командир, который ничего не смыслит в боевой подготовке. Мы успели убедиться в этом уже в самый первый день, как только прибыли на место. Поскольку, по его мнению, наша рота должна была стоять по линейке, когда Transportfuhrer явился к нему с рапортом, он целый час продержал нас по стойке смирно на морозе перед зданием школы. Лишь после этого он принял рапорт и дал команду вольно. С его стороны это была довольно эгоистичная выходка — ему хотелось продемонстрировать свою власть над нами. Вместо этого он выставил себя полным кретином.

А вообще это был комичного вида лейтенант из той породы, что обращают главным образом внимание на то, как начищены у солдат сапоги. В последнее время таких, как он, — не иначе как из жалости — стали производить из фельдфебелей в офицеры. По крайней мере, в его случае, так оно и есть, потому что он где-то успел лишиться левой руки и одного глаза, что помогло ему получить серебряный значок за ранение и Железный крест 2-го класса. То, что он потерял левую руку, ничуть не мешает ему пользоваться правой — он то и дело нервно вскидывает ее, словно фельдфебель в учебке, а то и вообще хлопает нас по отдельным частям тела, чтобы мы не забывали о солдатской выправке. Все это происходит на глазах у новобранцев, когда мы докладываем ему во время построения. Унижать нас так в присутствии наших подопечных очень глупо. Это дико смотрится со стороны. С трудом верится, что подобные глупости допускает человек, который старше нас по рангу. Из-за этих вечных придирок — то ему не нравится, как кто-то чересчур приподнял плечо, то ему кажется, что чья-то ладонь при отдаче чести не дотягивает до линии бровей — он заработал себе прозвище Нокаиде (Деревянный Глаз).

На протяжении последующих недель Деревянный Глаз совершенно измучил нас своими придирками, чем напрочь отбил у всех желание служить в его роте. Однажды, после столкновения с отрядом датских партизан, которые взорвали железнодорожную ветку, мы узнали от вахмистра из другой роты, что свой чин наш командир получил всего несколько месяцев назад и мы у него — первые подчиненные. С нами он обретает опыт командования. Судя по всему, ему даже в голову не приходит, что если берешься командовать людьми, то будь добр изменить свои взгляды на жизнь и отношение к людям. Пусть Деревянный Глаз носит офицерскую форму, из-за своих детских выходок он как был, так и остался тупым фельдфебелем.

8 марта. Мы провели в Дании почти два месяца, и вот теперь новобранцам приказано отправляться на передовую. И хотя мы, казалось бы, ждали этот приказ, все равно он явился для нас неожиданностью. Я моментально столкнулся с дилеммой: то ли мне оставаться здесь и дальше терпеть придирки нашего Деревянного Глаза, то ли добровольцем отправиться вместе с остальными бойцами на фронт. Поговорив с нашим обером, — тот занял весьма мудрую позицию, предпочитая не втягивать себя в дрязги, и потому советует мне остаться: я понимаю, что не в силах изменить порядок вещей в нашей роте. И потому принимаю для себя решение мой долг — сражаться на передовой, а не подвергать себя всяческим унижениям здесь, в учебном центре.

Не скажу, что это решение далось мне легко, однако оно явилось очередным свидетельством того, насколько я устал и разочарован службой. Я сообщаю нашему ротному о своем решении сражаться на передовой. Мне понятно, что я тем самым ставлю его в довольно щекотливое положение. В своей обычной напыщенной манере он напоминает мне о моем золотом значке за ранение и других наградах, после чего спрашивает, хорошо ли я все взвесил, ведь я уже сделал для отечества больше, чем другие. За эти слова мне хочется ему нагрубить и остаться — можно подумать, я не знаю, что жутко раздражаю его тем, что я, обыкновенный обер-ефрейтор, успел удостоиться высоких наград, а с его самомнением это впрямь задевает его за живое.