Как я понимаю, про то, что Катя в монастыре, Лена узнала непосредственно от вас. Это ужасно, отец! Узнав, где теперь Катя, подлая ведьма стала рассматривать ее уже не как соперницу, а только лишь как донора сердца. Она пугала меня тюрьмой, Павловым, смертью, требуя несчастного случая на монастырской стройке. Я должен был убить ее сестру и пересадить ей сердце «этой тупой никчемной наркоманки», «ну, пусть ей кирпич на голову на стройке упадет», — говорила она. Молча перенося эту муку, я скрывал эту грязь ото всех, в том числе, и от вас, отец. Несмотря на слабость своего характера, я держался до конца, даже когда Лена выдвинула мне ультиматум с конкретным сроком. Срок этот истекал как раз в тот страшный февральский день. Да, я слабый человек. И это я написал тогда гадкое письмо Павлову. Я надеялся, что как бы ни была плоха Лена, на крайние меры она не пойдет, но страх за Катю толкнул меня на эпистолярный «подвиг». Так вот в тот самый день Лена наконец поняла, что в этот раз у нее не получится запугать меня, и решилась на самую страшную подлость в своей жизни. Она пошла к вам, отец Пантелеймон, пошла к человеку, который любил ее так, что если бы ей было нужно его сердце, он бы своими руками вырвал его из груди. Я не думаю, что она просила вас убить Катю, она просто пришла прощаться, скорее всего, она сказала, что сегодня умрет, спасти ее может только сердце донора, которого, естественно, нет. А потом рассказала про Катю все те дремучие гадости, которые недавно так замечательно изложила в лжедневнике. Я думаю, что вы, отец, дрогнули, поддались наваждению и после ее ухода просто позвонили Кате, договорились о встрече и помчались на машине за донорским сердцем. Мне страшно даже писать об этих своих подозрениях. Я надеюсь, что, когда наваждение колдуньи спало, вы раскаялись. Но было уже поздно. Если все было именно так, то — Бог вам судья, если все это всего лишь мой бред, то прости меня, Господи. И вы, отец Пантелеймон, простите. Может, я просто сошел с ума от горя, ведь чертовка запросто могла вас оговорить, подозревая, что ее прослушивают? А может, после Лениной клеветы вы просто рванули к Кате, чтобы выяснить истину? Посмотреть ей в глаза, глянуть в дневник? И на скользкой трассе вас просто занесло, и Катя стала случайной, но такой необходимой Лене жертвой?

Ответа от вас мне никакого не надо. Сам факт того, что я осмелился усомниться в вас, отец Пантелеймон, пугает меня больше, чем возможная правда. Теперь я верю только Господу, и вера моя крепнет час от часу, несмотря ни на что. Ведь, что может более явно свидетельствовать о Его присутствии на небе, как ни козни дьявола на земле. А я-то уж их вкусил досыта, видел дьявола во плоти и даже убил его.

Я решил отказаться от всего, что у меня есть, и уйти в монастырь. Куда — не скажу, не ищите меня, я для вас не опасен. Я поменял внешность и имя. Спасать людей я больше не могу, не имею морального права. Квартиру свою и имущество я переписал на Вику, ей же оставляю Аню. Сердце кровью обливается, когда думаю, что, возможно, не увижу свою любимую дочурку больше никогда. Вика баба неплохая, дай ей Бог счастья и здоровья. Надеюсь, ее внук получит проклятое наследство Сальваторес. Ну все, отец, не поминайте лихом. Храни вас Бог.

P. S.: Да, совсем забыл по поводу Жениного йенга. По-моему, Лена отрезала его на всякий случай — не была уверена, что останется живой, ну и полоснула бритвой, чтоб не достался никому. И еще. Тогда, после проклятой операции, вы поселили в меня дурацкую иллюзию, что из Лены можно будет «воспитать» Катю. Окститесь отец, не мучайте Ольгу, мне кажется, ваши опыты зашли слишком далеко! Хотя какое я имею право осуждать вас — двойной убийца, не сберегший Катю, хирург-расстрига. Может быть, все мои подозрения против вас, лишь грязные инсинуации, желание видеть в вас такую же тварь дрожащую, как и я. Хотелось бы верить. Простите меня, но я просто не мог не поделиться всем этим с вами.

Всех благ.

Г.Д.

[email protected] — [email protected]

25.01.2007 7:05

Знаю, Гриша, ждешь ты этого письма, как ты не хорохорился бы. Что ж делать? Долго я сомневался, отвечать ли на твои бредни. Вот, решился наконец. Раз назвали меня в честь покровителя всех болящих как телесными, так и душевными болезнями, значит, и такой твари, как ты, нельзя мне отказывать в милости. Кажется мне, что письмо твое вовсе и не мне предназначалось, а тому, кто рядом с тобой сидел, когда ты его набирал. Так ведь? Господь все видит и знает и воздаст тебе по делам твоим. А я лишь ужасаюсь в очередной раз глубине стремнины, что в твоей душе бурлит. Мало тебе, что ты в очередной раз человека жизни лишил, тебе еще и меня замарать понадобилось. Понимаю я, что провокация это, но отвечу все равно. Лену мы отпели, как полагается. Любил я ее, что греха таить. Но с тех пор, как женился, и думать о ее прелестях забыл. Вернулись они с Павловым в город, тяжело было мне, но вера помогла. И Ольга помогла.

Так что грязи никакой не было. Жалел я ее, и все. А ты, Григорий, мне всегда странным казался, вроде как два разных человека в тебе, и оба плохие: один слабый и жалкий, второй злой и мстительный. И обоих ты все время прятал за словами правильными да за шутками-прибаутками. Благородный твой талант вроде бы должен был окупать твои мерзкие душевные качества, ведь немало людей ты спас, за что спасибо. Только вот дорогая цена за твои заслуги: три, как минимум, души загубленные. Синяя борода твоя прорастет, как не брейся. От себя в монастыре ты не спрячешься, память не обманешь. Ох, молиться-каяться тебе теперь, не переставая. И я за тебя помолюсь. Только вряд ли отмолить получится.

Ким ты задушил то ли в блуде страшном, то ли от ревности сгорая, сам толком объяснить не мог. Ко мне прибежал, знал, что я не сдам. Надо было тебя в Москву отправлять, в клоаке вашей тебе самое место. А я — дурак, к Амвросию тебя послал, еще радовался, как ты работаешь да за Катей ходишь. Думал, спасешь душу свою, где там!..

Три бабы тебя по жизни из болота уныния вытаскивали, от демонов твоих спасали. Всех трех ты погубил. Очень себя любишь, гонор столичный покоя не дает. Тайны исповеди я храню, это точно. Но ведь есть еще беседы задушевные. Так что я все знал, знал и молчал, пытался жизни ваши выправить. Не пойму, кого ты хочешь обмануть: меня, себя или Господа? Если ты и страх и стыд вместе с памятью потерял, напомню, как все было. Только Катя родила, ты ей сразу предложение сделал. Жениться хотел и в Москву их с дочкой забрать, однако отказала тебе Катя. Мол, благодарна за все, но видит в тебе лишь друга. Любит Женю и надеется наставить его на путь истинный, в церковь привести, потому что он душой хороший, только потерянный. О как же ты оскорбился, как же тебя от обиды расперло, как гордыню твою задели!

Ушел, дверью хлопнул. Попил недельку, пожалел себя и решил Кате с Женей отомстить. Только твой извращенный ум больного человека мог до таких гадостных хитросплетений додуматься. Всех нас грехом своим повязал. Лену, бедную, на смертном страхе поймал — сказал, что точно при родах помрет, и предложил сердце сестры пересадить. Думаю, что за большие деньги, — долю небось от наследства просил, уехать хотел подальше от «проклятого» Коламска. Потом испугался, сам не зная чего, — Павлову дряни какой-то понаписал. Писать-то ты, как я убедился, прегаденько умеешь. Не учел ты, однако, одного — Лениного характера да темперамента. Все в тот страшный день сошлось. Ты Лене сказал, что рожать ей сегодня, чтоб Жене отомстила, вдруг потом не случится, да сразу бегом в больницу, а ты донора тем временем подготовишь. Знал, что этим вечером все в больнице пьяные будут, не помешают. На 18.00 у вас «время че» было назначено. Все рассчитал, кроме одного. Лена-то после оскопления Жениного ко мне прибежала — плакать-каяться. Все-то мне и повыложила. Не поверил я ей — решил, что рехнулась на почве беременности. Позвонил в больницу, тебя нет.