В конце концов приходил день, и я вставал. Неожиданно. Она сидела и уходила. По делам. Так это называлось! Что-то надо всегда было делать! Сидеть сложа руки?! Это равнялось смерти! Капитуляция! Она уходила, я еще какое-то время слышал удаляющиеся шаги. Все дальше, в сени, на улицу, все тише и тише. Может быть, я боялся, что она уйдет... Навсегда. Махнет на меня рукой. Вернется, чтоб закрыть мне глаза! И натянуть одеяло! Покрыть мое лицо! Непорядок умершему лежать с непокрытой мордой! Она любила порядок. Да. Она бы меня не оставила так. Поверх земли... Но бывают такие минуты! Такие минуты... Такая смертельная усталость. Она ее знала! Когда просто сидишь, повесив руки! Когда уходишь куда глаза глядят. Оставляя все. Все. И живых, и мертвых. Все...

Вот тогда я и вставал. Я это чувствовал! Никогда не перегибал палку! Ни разу ее не сломал! Еще бы! У меня очко так играло! В такие минуты! Стоило только носом повести! В воздухе что-то носилось... Я это чувствовал. Во мне текла ее кровь. Она могла сделать со мной все... Все что захочет. И она делала это.

Теперь я думаю, была ли у меня своя жизнь? А? То, что называется «своя жизнь»? Я не понимаю вопроса...

***

Я даже в штаны не успел наложить! Ужас. Он ведь тоже требует времени, нет? Стоя совсем близко, наверное, я мог дотянуться до нее... Не сходя с места, стоило только качнуться, но с этой рекой ничего никогда не понятно! Качнешься и рухнешь.

Она лежала, и солнце затопляло ее. Она была так бледна... Из другого мира. Такая бледность. И в этот момент я почувствовал, что нет для меня ничего сильнее, чем это место. Нет места для меня могущественнее, чем этот остров... Как огромный магнит, как вихрь, меня захватил и пригнул к себе этот остров. Солнце взошло и встало...

Мне было так хорошо здесь. Так спокойно.

Я вышел на берег и сел с нею рядом. Близко-близко я видел ее веки, ее лоб и губы. Она была не просто бледна. Она была бледна, как первый снег. Этой тревожной белизной.

Положив подбородок на согнутые колени, я смотрел. Впервые я смотрел на нее без всякого желания, без малейшего шевеления. Это было так неожиданно...

Мне никуда не хотелось. Было так спокойно вокруг. Будто мне дали время. Побыть с ней. Да. Все замерло вокруг, успокоилось.

В эту минуту я вдруг подумал, что с тех пор как она исчезла, я не плакал о ней. Тосковать тосковал, но это была не тоска по умершему. Нет.

Это было по-другому... Как человек, попавший во сне в давно знакомые чудесные места... Я хотел там остаться и просыпался. С чувством потери.

Что я понимал во всем этом? Мои мысли — без языка. Без постоянного света. Только редкие вспышки в черепе.

Я не заметил, как расправилось тело, и я скользнул на спине в ил. Я лег с нею рядом. Лег справа. Так странно, я боялся, а вдруг! Вот кааак прикоснется ко мне! Я лежал, затаив дыхание. Я ждал. Будто вторгся в опасную, незнакомую страну и притих, прислушиваясь к ее жителям. Не знаю, сколько мы так пролежали. Без движения, без вздоха, без единого звука, кроме реки. Так мы были... И уже я перестал ждать и бояться, что вот-вот и она ко мне прикоснется... Может быть, все было бы по-другому, если бы она вдруг дотронулась до меня.

Меня размывало, как глину, как того человечка, которого я украл у цыганенка для Ольги...

Ни единого звука. Мне казалось, я умер. Огромные облака. Высокие и далекие, как горы. Я лежал будто в долине, окруженной гигантскими горами в снегу.

Прабабушка говорила, что Бог живет на небе. «Он там», — показывала она на потолок. И теперь я смотрел на эти могучие облака, властные и задумчивые, и будто по снегу, по снежным вершинам скользил вниз молодой бог на санях. Молодой бог смерти на санях, запряженных парой белых медведей...

Может быть, я даже задремал, не знаю. Прохладные воды ласкали наши тела. Я слышал свое удивительное дыхание. Издалека-издалека. И плеск воды, как пульс реки в виске. Набегает волна, заливает уши, и глохнешь. Отхлынет волна, и ты снова слышишь.

Я напевал. Да. Мне было так спокойно...

Я вздрогнул. Сколько раз она напевала ее? Невнятно, да, но я слышал именно это место. Сколько вечеров она, сидя перед зеркалом, смотрела остановившимся взглядом себе в глаза и напевала? А я сидел за ее плечом, неподвижно, забыв, как дышать, как загипнотизированная морская свинка, смотрел смотрел смотрел смотрел...

Я встал на колени и смотрел на нее. Уже другую. Такую одиноко красивую и равнодушную. Ее белое платье и травы... Травы как волосы. Они развевались, качались, замирали, плыли. У меня голова закружилась. Мы с ней будто летели. Нас кто-то нес на спине... Кто-то, чьи волосы вот здесь развевались. Ее белое платье и бедра. Матовые бедра. И белое-белое, как новое, платье...

До этого я не знал красоты. Я был как немой, с вытаращенными глазами. Я чувствовал восторг, особенно когда видел маки! Совсем маленький. Мать рассказывала, что я их срывал и сжирал! Я тоже кое- что помню.

Пшеничное золотое поле. Подвижное, оно волновалось, и тени облаков ползли по его золотой шкуре. Красные маки. Мать меня поднесла к цветку.

«Ты задрожал! Затрясся как сумасшедший! И ухватил цветок! Ты не моргал, смотрел на него, а я считала раз-два-три... Ты не моргал минуту! Тебя будто паралич разбил! А потом ты его взял в рот и... сожрал! Не моргая! А я думаю: ну, нажрется мака и уснет... »

Она-то знала: самые красивые цветы — самые ядовитые. Точно знала. Всегда. Помню это особенное содрогание... Я будто выпил что-то отравленное.

И действительно, спал потом трое суток. Не ел, не пил. Врач сказал, что все пройдет. Пройдет... Он проснется...

Ха. А ведь я все слышал! Все абсолютно. Я и не спал! От доктора пахло умиротворением и новыми ботинками. Я слышал его спокойное коровье дыхание. Это было оцепенение. Да. Я стал как камень. Не мог ни рукой, ни ногой пошевелить! Даже слезу не мог пустить! Скажу честно, мне не хотелось просыпаться. Это было так приятно. Так ново.

А здесь было другое. Другое...

Красота без содрогания. Красота без желаний, без прошлого, без воспоминаний... Мой мир был узким, и только смерть, ее смерть сделала его безграничным...

И если бы в эту секунду здесь с нами был тот, кто мог бы снова сделать ее живой... Тот, кто сказал бы: «Встань! Встань!» — я бы валялся на земле, умоляя его не делать этого... Умоляя его не произносить этих слов! Умоляя его уйти и оставить нас одних. Да. Как раньше...

Только остаться с ней. Здесь, на этом месте, на берегу. Остаться с нею, быть рядом. Так. Быть так.

Не прикасаясь взглядом к ее телу, я смотрел только на платье. Оно ласкало мой локоть. Прикасалось и отходило, как живое.