— Лаборатория? — спросила Лайла. — Здесь?

— Да, — ответил Джо. — Она искусно спрятана, но она гораздо ближе, чем ты думаешь. Макреди назвала ее Убежище.

И он рассказал Лайле, где оно находится.

Как только рев мотора рейнджера затих вдали, сестра Эми вылезла из-за кустов. Она сгорала от нетерпения поскорее сообщить святому Джону об услышанном. Необходимо как можно быстрее найти его и все рассказать.

Об Убежище.

И… о девяти городах.

Городах, которые никто не охранял.

Она мчалась по лесу, невольно улыбаясь.

Брат Питер опустился на колени прямо в грязь перед святым Джоном. Опершись кулаками о землю, он склонил голову и смиренно ожидал бури гнева святого, от которой мир разлетится на куски.

Но ответом ему было молчание.

Спустя несколько мучительных минут брат Питер поднял голову и взглянул на человека, которого почитал больше, чем самого Владыку Танатоса. Как друга, наставника и, что самое главное, отца.

Святой Джон неподвижно стоял, стиснув ладони за спиной, склонив голову набок, и наблюдал за проказами обезьян в ветвях деревьев. На его лице не было ни тени гнева. И слез тоже не было.

Он оставался абсолютно безучастен.

— Достопочтенный? — рискнул обратиться к нему брат Питер. — Слышал ли ты, что я?..

В это мгновение святой Джон тихо заговорил, прервав молодого человека на полуслове.

— Когда мир сгорел дотла, — произнес он, — я был один. За несколько месяцев до этого я оказался в больнице, в психиатрической клинике, ты знал об этом? — Не дожидаясь ответа, он продолжал: — Они считали, что я болен… психически неуравновешен… потому что рассказал, что бог тьмы разговаривает со мной. Ты ведь знаешь, есть люди с такими психическими заболеваниями, они были еще до Падения и после тоже. Некоторые из них примкнули к нам. Другие пошли за странствующими монахами. Ведь бог способен разговаривать с нами по-разному, и он обращается к каждому.

— Даже к еретикам?

— Даже к ним, — согласился святой Джон. — Хотя еретики отказываются прислушиваться к голосу бога. Другие — потерянные души — слышат его голос, но не узнают его или просто не способны узнать. Они достойны жалости. Когда мы провожаем их во тьму, то всегда делаем это с нежностью и теплотой, лаская их прикосновением кинжала.

Святой зашагал вперед, и брат Питер вскочил и бросился следом.

— После Падения я бродил по улицам своего города, смотрел, как он пылает, наблюдал, как сгущается тьма. Серые люди никогда не трогали меня. Ни разу.

— О, это чудо, достопочтенный.

— Да. Видишь, это истинное доказательство того, что я в самом деле первый святой этой церкви. — Они спокойно прогуливались по лесу, словно этот день не был наполнен воплями и смертью. Словно двое философов, обсуждавшие извечные вопросы бытия чудесным погожим деньком. — А потом я встретил матушку Розу. В то время она была… просто Розой. Женщиной, которая потеряла себя еще до того, как мир развалился на части. Я спас ее от злодеев, еретиков, которые посчитали, что приход тьмы дает им право причинять боль и унижать тех, кто слабее.

— Я помню, — едва слышно ответил брат Питер.

— Я знаю, что ты не забыл. И помнишь последующие годы, когда Роза впустила тьму в свое сердце и возвысилась, став матерью всего сущего.

— Да. — Брат Питер не мог скрыть горечи в голосе.

— Это были чудесные дни. Ты был таким юным, но не по годам одаренным. Так стремился впитать в себя силу клинка и чистоту тьмы. Гордость — это грех, но я готов принять любое наказание, потому что не отрекаюсь от гордости за тебя. Тогда и сейчас. Ты был тем основанием, на котором я построил Церковь Тьмы. — Они прошли еще несколько шагов. — Ты, Питер. Не она.

Брат Питер подобострастно склонил голову.

— Скажи мне, — воскликнул святой Джон, — когда ты заглядываешь в свои мысли и в свою душу… в те мгновения, когда погружен в молитву и медитацию… каким тебе представляется рай?

— Каким представляется? — переспросил Питер.

— Да. Если бы тебе пришлось нарисовать картину того, что нас ожидает, что бы ты хотел увидеть за гранью мира, во что ты веришь? Опиши мне эту картину.

Они прошли еще несколько шагов, прежде чем Питер наконец произнес:

— Это тьма.

— И?..

— Тьма повсюду. Она поглощает все. Не существует ничего, кроме тьмы.

Святой Джон кивнул:

— И я тоже так это представляю. И верю, что именно так оно и есть.

— Но я…

— А когда ты думаешь об этом мире, когда представляешь, какой стала бы эта планета, когда последний из еретиков сгинет, а последний из нас очистится клинком и наша тьма сольется с вечностью, скажи, брат Питер, как выглядел бы этот мир?

Они вышли на опушку леса и окинули взглядом огромное пространство пустыни, расстилавшейся перед ними, исчезающей за сияющей линией горизонта. Брат Питер кивнул на бесконечные пески:

— Вот, что я представляю, достопочтенный.

— Пустыню?

— Покой. Свободу от человеческой боли и несчастий. От борьбы. И возвращение к безупречности природы.

— А все, что создали люди?

— Все это превратится в пыль. Мир исцелится от болезни под названием человек. Мир снова станет целостным и совершенным.

Они долгое время стояли на опушке, обдумывая эти слова.

— Знаешь, — наконец сказал святой Джон, — я всегда понимал, что этот день настанет.

Брат Питер обернулся и посмотрел на него.

— Матушка Роза, — продолжил святой. — Она неизбежно предала бы меня. Это было предначертано свыше. Как в христианской истории с Иисусом и Иудой. Предательство — всегда часть замысла. Большую часть жизни Иуда был праведным и добродетельным человеком, но в момент слабости или, возможно, гордыни он сбился с пути истинного.

Брат Питер кивнул.

— Обычным людям, — продолжил святой, — подобные вещи вполне простительны. Все можно объяснить человеческой слабостью. Как с Томасом, который сомневался, и Питером, который все отрицал. Это кратковременная слабость, простительные грехи.

— Но не Иуде?

— Христиане не могли простить его, как мы не можем простить матушку Розу. Она необычный человек. Как ты и как я. Почему? Мы заглянули в собственную душу и узрели лик нашего бога.

— Тьму! — воскликнул брат Питер.

— Тьму, — ответил святой Джон. — Но боюсь, матушка Роза отвернулась от тьмы, позволив себе соблазниться светом. Этим миром. Не тем чистым, безупречным миром, который грядет, а развращенным, больным миром, существовавшим еще до Падения. Я уже давно подозреваю, что ей нравится существовать во плоти. Она соблазнилась иллюзией плотского могущества.