Глаза его загорелись нетерпением, когда он задал этот вопрос, заставивший наконец Фебу заговорить откровеннее. Она рассказала ему, что она слышала в кухонное окно, рассказала также подробно и чистосердечно, как рассказывала Жервею, с той только разницей, что не позволила себе ни малейшей дерзости в отношении мистрис Фарнеби.

Выслушав все молча, Амелиус вскочил, отпер конторку и достал письмо мистрис Фарнеби. Он прочел его, отвернувшись от Фебы, с минуту подумал и, вдруг обернувшись, устремил на нее такой взор, что она вздрогнула.

– Негодяйка! – сказал он. – Вы бессердечная негодяйка!

Феба в испуге хотела бежать из комнаты. Амелиус остановил ее.

– Сядьте, – сказал он. – Я хочу знать всю истину.

– Вы ее знаете, сэр, – проговорила Феба, приободрившись. – Я не могла бы ничего больше сказать вам, даже если б лежала на смертном одре.

Амелиус развернул письмо мистрис Фарнеби и грозным жестом указал на него.

– Не хотите ли вы отрицать свое участие в этом подлом заговоре? – спросил он.

– Помилуй меня, Бог, я до вчерашнего дня ничего не слышала о том!

Тон, которым были произнесены эти слова, показывал, что они были искренни, и убедил в том Амелиуса.

– Два человека надувают и обирают эту несчастную леди, – продолжал он. – Кто они?

– Я уже вам говорила, что не упомяну имен, сэр.

Амелиус снова посмотрел в письмо. После всего им слышанного нетрудно было узнать в невидимом «молодом человеке», о котором говорила мистрис Фарнеби, ту личность, которой интересовалась Феба. Кто это был? Не успел он задать себе этого вопроса, как ему вспомнился бродяга, виденный им с Фебой на улице. Не было больше сомнения: мошенник, устроивший этот заговор, был никто иной, как Жервей. Амелиус непременно обнаружил бы свое открытие, если б Феба не остановила его. Его вторичное обращение к письму мистрис Фарнеби и внезапное молчание после того возбудили в ней подозрения.

– Если вы причините неприятности моему другу, – воскликнула она, – вы не услышите более ни слова из моих уст.

Амелиус воспользовался предостережением.

– Храните свои тайны, – сказал он. – Я желаю только избавить мистрис Фарнеби от ужасного разочарования. Но что я скажу ей, когда приду? Не можете ли вы сообщить мне, как вы открыли это гнусное мошенничество?

Феба с готовностью объяснила ему. Сократив ее длинный рассказ, мы получим следующее: мистрис Соулер, пригласив ее к себе, всячески старалась выпытать у нее известную ей тайну мистрис Фарнеби. Так как ловушка не действовала, то она решилась подкупить ее: обещала Фебе разделить с ней поровну большую сумму, если она скажет ей тайну, уверяла ее, что Жервей способен не сдержать слово насчет своей женитьбы на ней и оставит их обеих в петле, когда получит деньги и положит их в свой карман. Таким образом узнала Феба, что заговор, который она считала оставленным, успешно подвигается вперед втайне от нее. Она ничего не сказала мистрис Соулер, боясь возбудить в ней подозрения, и поспешила к Жервею, чтоб объясниться с ним. Он не оказался дома. Тогда она отправилась к мисс Регине также безуспешно. На этом и кончилась ее история.

Амелиус не задал ей вопросов и сказал только несколько слов, после того как она кончила:

– Я пойду сегодня же утром к мистрис Фарнеби.

– Вы уведомите меня, чем это кончится? – спросила она.

Амелиус подал ей через стол записную книжку и карандаш и указал на чистую страничку, на которой она могла написать свой адрес. Пока она этим занималась, в комнату вошел внимательный Тоф и, устремив свой взор на Фебу, сказал что-то шепотом своему господину. Он слышал, что Салли зашевелилась. Не лучше ли при настоящих обстоятельствах подать ей завтрак в ее комнату? Забавно было видеть удивление Тофа, когда Амелиус отвечал: «Конечно, нет. Подайте ее завтрак сюда».

Феба встала. Ее прощальные слова обнаружили двойственную натуру: хорошую и дурную в постоянной борьбе между собою.

– Я прошу вас не упоминать обо мне мистрис Фарнеби, сэр, – сказала она. – Я не простила ей ее поступка со мною. Я не желаю ей добра, но не хочу, чтоб ей делали такое зло. Я знаю ее характер, знаю, что ей предстоит смерть или сумасшествие, если ее не предостеречь во время. Я не забочусь о том, что ее лишат ее денег. У нее их довольно, хоть бы двадцать раз обобрали, какое мне дело. Но я не хочу, чтоб ее манили надеждой, что она увидит своего ребенка, и разбили ей сердце, когда она узнает, что все это плутовство. Я ненавижу ее, но я не могу и не хочу, чтобы продолжали это зло. Прощайте, сэр.

Когда она ушла, у Амелиуса на сердце точно стало легче. Минуту или две сидел он, бессознательно мешая ложкой свой кофе и погруженный в думу о том, как он исполнит свою ужасную обязанность и откроет мистрис Фарнеби гнусное мошенничество. Тоф прервал его размышления, приготовляя на столе завтрак для Салли. И почти в ту же минуту сама Салли, свежая и розовая, полуотворила дверь и выглянула оттуда.

– Вы отлично и долго спали, – сказал Амелиус. – Совершенно ли вы оправились от вчерашней прогулки?

– О, да, – весело отвечала она. – Только ноги мои помнят о прогулке. Я не могу надеть свои ботинки. Не одолжите ли вы мне свои туфли?

– Свои туфли! Но вы потонете в них, Салли! Что же такое с вашими ногами?

– Они обе распухли. А на одной из них, кажется, нарыв.

– Пойдите сюда и покажите мне.

Она пришла босиком, прихрамывая.

– Не браните меня, – просила она. – Я не могу надеть чулки, они такие грязные, да и не высохли до сих пор.

– Я пошлю вам за новыми чулками и туфлями, – сказал Амелиус. – На какой ноге у вас нарыв?

– На левой, – отвечала она, указывая на ногу.

– Покажите мне нарыв, – сказал Амелиус.

Салли тоскливо взглянула на огонь.

– Нельзя ли мне прежде погреть ноги? – попросила она. – Они такие холодные.

Эта просьба отодвинула открытие, которое могло изменить весь ход событий. Амелиус думал теперь лишь о том, чтоб избавить ее от холода. Он приказал Тофу подать самые теплые из своих носков и спросил его, сумеет ли он их надеть ей. Она, смеясь, покачала головой и надела их сама.

Когда они достаточно посмеялись над забавным видом ее маленькой ножки в большом носке, они совсем забыли о нарыве и перешли к другим темам разговора. Салли вспомнила об ужасной надзирательнице и спрашивала, не слыхали ли о ней чего в это утро. Узнав, что мистрис Пейзон написала и что двери заведения заперты для нее навсегда, она развеселилась и спрашивала, возвратит ли ей разгневанное начальство ее платья. Тоф предложил навести справки об этом вечером, так как теперь нужно было позаботиться о чулках и туфлях, что он и предполагал сделать во время завтрака. Амелиус это одобрил, и Тоф отправился в путь, взяв для мерки один из ботинок Салли.