– О, так у вас есть жалобы на обслуживание? – Он вскочил на ноги, кресло отлетело к стене, но никто из двоих не заметил грохота.

Они стояли друг против друга, глаза в глаза, и гнев грозовой тучей висел в воздухе.

– Вы недовольны тем, как ваш жеребец выполняет свои обязанности?

– Да. Полагаю, я выбрала некачественный товар. Скорее всего подвело отсутствие опыта.

С этими словами Тори повернулась и направилась к двери. Она даже успела открыть ее, но тяжелый кулак ударил в створку, и она с грохотом захлопнулась прямо перед ее носом. Тори развернулась и выплюнула ему в лицо:

– Будь ты проклят! Он схватил ее за плечи:

– Сейчас получишь то, на что напрашивалась.

Кинкейд прижался к ее губам, но в поцелуе не было нежности. Он выплескивал всю боль, накопившуюся за безумные дни и бессонные ночи. Быстрым движением он подхватил ее на руки и опустил на ковер. Тори сопротивлялась, но он придавил ее своим весом, задрал платье и нижние юбки и коленом развел бедра. Она извивалась, пытаясь вырваться из сильных рук, сбросить этот тяжкий груз, – никогда еще его тело не казалось таким тяжелым.

– Ты ведь этого хотела, да? – Он прижался бедрами к ее животу, чтобы она почувствовала его возбуждение, и, взяв за подбородок лицо жены, повернул его к себе. – Все будет, как ты хотела… несколько быстрых движений, а потом каждый займется своим делом.

Тори прекратила сопротивляться и теперь лежала тихо, глядя на него, и слезы блестели в ее огромных неподвижных глазах. За окном стучал дождь, и звук этот вдруг заполнил все вокруг.

Губы ее задрожали.

– Прости меня. Я не должна была принуждать тебя жениться на мне.

Спенс рывком сел. Она осталась лежать, распростертая на зеленом ковре, словно поверженный ангел: раскинутые руки, смятое платье, трогательные белые панталончики, кроваво-красные от его жестоких поцелуев губы. И она плакала, тихо всхлипывая, как обиженный ребенок, и слезы текли по бледному личику. Он видел, что она кусает губы, но слезы все лились, и виной тому был он.

– Тори. – Он гладил ее щеки, вытирая горячие слезы. Поправил платье и поднял ее на руки. Она сотрясалась от рыданий, но в остальном была пугающе неподвижна, словно кукла. Что же он наделал!

Спенс отнес Тори в ее спальню и опустил на кровать. Он хотел извиниться, но слов не было. Да и что он мог сказать? Его ждал поезд – благословенная возможность побега. Но сможет ли он убежать от нее? От себя? Он не мог уехать, оставив ее в слезах, причинив ей такую боль и не утешив. Кинкейд сел на кровать и опять взял ее на руки, прижал к себе. Так они и сидели – он губами осушал слезы, баюкая жену, словно больное дитя. Как же теперь собрать кусочки их разбитых сердец, исцелить раны? Он был жесток, потому что жаждал того, чего она не могла ему дать, – любви. Ревность помутила мозг, и он забыл, что любовь можно дарить, но нельзя требовать. Он сам должен был дарить ей то, чем владел, – свою любовь.

– Прости меня, – прошептал он. – Не знаю, что со мной было.

– Я понимаю. – Чего еще ждать от мужчины, который принужден жить с нелюбимой.

Спенс нежно касался губами ее виска.

– Позволь мне заняться с тобой любовью.

Руки его скользили по ее спине, порождая знакомое тепло. Как она соскучилась по его прикосновениям, по его ласке! Она так хотела его! Пусть хоть еще только раз…

– Ты позволишь? Я не сделаю тебе больно. Господь свидетель, я не хотел причинять тебе боль.

Он благородный человек и пытается загладить нанесенную ей обиду. Гордость требовала отказаться. Но что такое гордость но сравнению с его поцелуями?

– Да, – прошептала Тори.

Он разделся и лег рядом. Обнял ее. Тори прижалась щекой к его груди, вдыхая родной запах.

– Ты теплее, чем лето, ценнее любой драгоценности, ты самый прекрасный мой сон, – шептал он.

И она чувствовала себя, любимой.

Спенс раздевал ее нежно, она была куклой из китайского фарфора. И скоро тело Тори вместо одежды покрыли его поцелуи и ласки.

– Ты мое солнышко, мой ангел, свет моей души… Как было бы хорошо, если бы это было правдой! Она сглотнула слезы – не сейчас, сейчас она поверит и постарается насладиться коротким счастьем.

Он ласкал ее, слушая стоны и вздохи и надеясь, что ласки привяжут ее, заставят забыть того, другого. Когда момент настал, они вновь слились в единое целое, и тела их двигались в древнем танце, дарящем жизнь и наслаждение. Он вновь и вновь заставлял ее испытывать удовольствие, оттягивая собственную разрядку, наказывая свое тело за жестокость, за тот ужасный порыв.

– Теперь ты, – прошептала Тори, глядя затуманенными глазами на его сжатые губы и напряженное лицо.

– Нет, еще нет.

– Да, прошу тебя. Позволь мне.

Она обняла его и притянула к себе. И вот ее горячее лоно сомкнулось вокруг него, и она, теперь зная, что нужно делать, заставила волну подняться к взорваться фонтаном где-то внутри. Потом они лежали, крепко обнявшись и Спенс слышал, как дыхание ее становится глубже. Она заснула. Он прижимал к себе прекрасное, теплое тело жены, чья душа принадлежала другому, и с тоской понимал, что сам он телом и душой будет вечно принадлежать ей.

Впереди показалась миссия – окна на первом этаже светились теплым светом, как маяк в долгожданной гавани. Беи придержал лошадь. Тори ускользнула от него – он не заметил, как она покинула отель. Бен поднимался по ступенькам в самом мрачном расположении духа. Позор – Спенс уехал совсем недавно, а она уже улизнула из дома. Если ее нет в этом приюте страждущих душ, то он знает, где надо искать. С того свидания в парке прошло две недели, и все это время он не мог смотреть Спенсу в глаза. Бен и сам не понимал, что мешало ему выложить приятелю всю правду. Может, надеялся, что ошибся, что все увиденное следует истолковать как-то иначе – разговора-то он не слышал. Он почти убедил себя, что так а было, все это ошибка – и вот, пожалуйста, она сбежала! Если он застукает ее с этим типом еще раз, то уж теперь выложит Спенсу все, не колеблясь ни минуты.

На стук дверь открыла Флора и посмотрела с удивлением:

– Мистер Кэмпбелл? Мы не ждали вас сегодня.

– Я бы хотел увидеть миссис Кинкейд. – Бен снял шляпу.

– Э… – Флора нервно оглянулась, – боюсь, ее сейчас нет. Но она скоро вернется.

– И я тоже, – мрачно пообещал Бен.

Когда дверь закрылась, он незаметно отвел свою лошадь за дом, к черному ходу. Окна кухни были темны. Над дверью горела неяркая лампа, освещая часть дорожки и ступени. Бен заглянул в конюшню и там увидел гнедую кобылу Тори. Значит, мерзавец увез ее из миссии. Женщины! Они выглядят беззащитными и пользуются этим, разбивая мужчине сердце. Бен поднял воротник и сел на лошадь. Вечер был прохладный, но он терпеливо ждал, притаившись в тени деревьев. Гнев его рос с каждой минутой, и к тому моменту, как раздался скрип колес и стук копыт, он готов был разорвать этого чертова любовника на части. Но в подъехавшем экипаже сидел только один человек, и, судя по фигуре, это была не Тори. Когда коляска остановилась, он узнал Шарлотту Маккензи. Наверняка старуха возвращается домой после трудов праведных. Бен стоял в укрытии и смотрел, как она сошла с подножки, открыла ворота и завела лошадь в конюшню. Через несколько минут Шарлотта вышла и, приподняв юбки, побежала к дому. «Ничего себе, – ошарашено подумал Бен, – старуха для своего возраста на редкость шустра». Он вынул часы и с трудом разглядел стрелки при неверном свете луны. Почти десять. Еще через полчаса дверь черного хода распахнулась, и Бен, открыв рот от удивления, уставился на Тори, которая спускалась по ступенькам. Она прошла в конюшню, и вскоре ее кобыла уже трусила в сторону «Хэмптон-Хауса».