В 1913-м двадцатидвухлетним парнем Харлампий был призван на военную службу, а через год попал на русско-германский фронт. Воевал Харлампий храбро и достойно: четыре Георгиевских креста, четыре медали и звание хорунжего. В октябре 1917-го перешел на сторону революционных войск, сражался против Каледина, а потом стал одним из самых надежных рубак в хорошо известном отряде Подгелкова. В бою под Лихой был ранен и отправился домой лечиться.

И надо же было такому случиться, что, пока он воевал за красных, в его родной станице власть захватили белые. Земляки тут же отдали его в руки полевого суда. Время было крутое, головы сносили не только землякам, но и родственникам, поэтому есаул Сидоров без тени сомнения приговорил Харлампия к расстрелу. К счастью, его родной брат Емельян, который у белых пользовался большим авторитетом, поручился за Харлампия—и его отпустили.

Пока залечивал открывшиеся раны, пришла весть о разгроме отряда Подтелкова. Харлампий вскочил на коня и бросился на выручку, но станичники его перехватили, сняли с коня и поставили к дереву. Разговор был короткий: или переходишь на сторону белых, или расстрел на месте. Деваться было некуда, и Харлампий примкнул к повстанцам.

А вскоре случилось то, чего он больше всего опасался: его бывшего командира Подтелкова, а также Кривошлыкова и около восьмидесяти красных казаков, которые попали в плен, в назидание другим решено было казнить. Участником казни чуть было не стал и Харлампий.

Напомню, что Григорий Мелехов тоже присутствует при казни подтелковцев — эту сцену Шолохов написал, конечно же, со слов Ермакова.

Там есть такие детали, которые писатель ни за что бы не придумал.

Сохранилось еще одно свидетельство той жуткой расправы — рассказ ординарца Ермакова Якова Пятакова. Когда у него спросили, был ли он при Ермакове во время казни, Пятаков ответил:

«Ну а где же ординарцу полагалось быть?! Как Бог велел, — перекрестился он, — был при нем неотступно. Когда мы мчались верхи в Пономарев хутор, то мой командир Ермаков и подумать не мог, что там будет такое смертоубийство. Он более всего опасался, что в хуторе, по случаю Пасхи и в знак примирения, подгелковцы и спиридоновцы (беляки) разопьют весь самогон и нам ничего не останется.

Скачем в хутор, а там черт-те что делается! Виселица, черный бугор земли перед огромной ямой, толпа народу. Ермаков сквозь толпу дошел до самой ямы, а я за ним следом. Вдруг ударил первый залп! Батюшки-светы, залп на первый день Пасхи по живым людям. Крики, вопли, стоны! Народ качнулся бечь...

И тут они встретились — Ермаков и Подтелков. Встретились в упор. Это белые вели Подтелкова и Кривошлыкова через толпу к яме, где начали расстрел отряда. С боку Подтелкова были Спиридонов и Сенин с оголенными шашками. И Подтелков, узнав Ермакова, назвал его иудой.

Ермаков тоже отвечал что-то грозное. Но тогда Спиридонов крикнул Ермакову: “Давай своих казаков-охотников!” Это значит, кто хочет сам стрелять в красных. Ермаков крикнул: “Нету у меня палачей-охотников!”

А тут вдарил второй залп, тут же, в двадцати шагах! Боже ж мой, что там творилось!

Я схватил Ермакова за пояс, волоку к лошадям, а Спиридонов кричит: “Вернись, гад, а то мы и тебя в яму скинем. Задержите его!” — велел он своим казакам. Но Ермаков обнажил шашку! Все знали, какой он рубака — головы бы полетели, как капуста. А кому охота остаться без башки, хоть и дурной? Короче говоря, казаки расступились, и мы уехали».

А теперь вернемся к «Тихому Дону» и сопоставим рассказ Пятакова со сценой расстрела, описанной Шолоховым. Место, где стояла виселица, на которой вздернули Подтелкова и Кривошлыкова, — один к одному. Поведение белых, реакция толпы, стычка между Мелеховым и Подтелковым, отказ Мелехова дать палачей-охотников и даже то, что его, православного христианина, да еще на Пасху обозвали иудой, Шолохов мог узнать только от Харлампия, так как с Пятаковым был незнаком.

Дело, конечно, прошлое, и теперь никто не сможет с уверенностью сказать, как сложилась бы судьба шолоховского друга-героя, да, впрочем, и всего Дона, если бы не патологическая ненависть Ленина, Свердлова и Троцкого к казакам — именно они своими палаческими директивами спровоцировали массовые восстания и такие же массовые жертвы

«ДИРЕКТИВА ЦК РКП (б). Секретно.

Необходимо учитывать опыт Гражданской войны с казачеством. Признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем их поголовного истребления.

1. Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно.

2. Конфисковать хлеб.

3. Провести полное разоружение. Расстреливать каждого, у кого будет обнаружено оружие после срока сдачи».

Вслед за этой директивой появляется еще одна, не менее кровожадная — ее издало Донбюро РКП (б).

«Во всех станицах и хуторах немедленно арестовать всех видных представителей данной станицы и хутора, пользующихся каким-либо авторитетом, хотя и не замешанных в контрреволюционных действиях. Отправить их как заложников в районный ревтрибунал. В случае обнаружения у кого-либо из жителей станицы или хутора оружия, будет расстрелян не только владелец, но и несколько заложников».

И покатились головы станичников под ударами красных комиссаров.

Рубили и расстреливали старых вояк с медалями за взятие Шипки и молоденьких учительниц, георгиевских кавалеров, пришедших на костылях после Брусиловского прорыва, и степенных священнослужителей. Замутился Тихий Дон, забилась о его берега красная от крови волна, закипело казачье сердце — и все, кто мог держаться в седле, взялись за оружие.

Так, в тылу Красной Армии, в районе станицы Вешенской вспыхнуло восстание. По одним данным, его возглавил Харлампий Ермаков, по другим — его брат Емельян. Так это или не так, мы узнаем несколько позже, но то, что Харлампий воевал на стороне повстанцев, сомнений не вызывает. И Харлампий, и его люди сражались яростно. Вот что рассказывает один из очевидцев:

«Во время командования частями Ермаков особенно отличался и числился как краса и гордость казачества. Во время одного из боев Ермаков лично зарубил 18 матросов. А пленных красноармейцев загонял в Дон, рубил и топил в воде. Однажды он так уничтожил 500 человек».

Заметим, что и этого эпизода своей биографии Ермаков не скрыл от Шолохова. Вспомните, как прекрасно написана в романе сцена атаки на матросов. Ее, кстати, нет ни у одного из претендентов на авторство «Тихого Дона».

Как ни яростно воевали повстанцы, но силы были неравны, и они покатились к морю, вплоть до Новороссийска. Ермакову предлагали сесть на пароход и отправиться за границу, но он отказался и явился к командованию Красной Армии с предложением своих услуг. Ему поверили и поручили сформировать из оставшихся белоказаков отдельную бригаду, которая влилась в состав 1-й Конной армии под командованием Буденного.

Потом были бои на польском фронте, участие в разгроме Врангеля, преследование банд Махно — и все это в должности командира полка, а затем начальника дивизионной школы.