В оперативном деле Рубинчика, конечно, не было таких секретов, и поэтому работа Барского свелась лишь к тому, чтобы вымарать во всех и в каждой копии рапортов и донесений администраторов сибирских гостиниц, допросов девиц, показаний Натальи Свечкиной, в протоколе салехардской милиции и прочих документах имя, фамилию и псевдоним Рубинчика, его место работы и другие детали, которые раньше времени выдали бы Анне, кого именно заполучил Барский в свои сети. И хотя это была почти механическая работа, с которой справился бы любой сотрудник его отдела, Барский сам просидел над этими бумагами до полуночи. Это было его дело, его личная заветная операция.

«Комитет государственной безопасности обращается к ведущему адвокату Московской коллегии адвокатов Анне Сигал с просьбой дать юридическую оценку документов, собранных по делу о растлении гражданином N. более ста девушек в самых разных концах СССР».

Вот и все. Ничего больше. Простая и сугубо служебная просьба ознакомиться с некоторыми материалами оперативного дела. Разве Анна сможет отказаться от этой экспертизы — да еще после того, как Барский столь великодушно вернул кассету с записью ее провокационных разговоров с мужем?

Закончив работу, Барский удовлетворенно потянулся, хрустнул затекшими суставами в плечах, спрятал папки с делом Рубинчика в сейф и еще через несколько минут, сдав ключи от сейфа в дежурную часть, покинул вечно бодрствующее здание штаб-квартиры КГБ и оказался на пустынной в этот ночной час брусчатке Кузнецкого моста. Конечно, он мог дождаться дежурного автобуса, который по ночам каждый час развозит по домам задержавшихся на работе сотрудников. Но этим автобусом или служебной машиной Барский добирался домой только зимой и в непогоду. А сейчас он даже с удовольствием зашагал, разминая мускулатуру ног, по центру ночной Москвы вниз, к станции метро «Площадь Свердлова». Случайные прохожие могли заметить на его лице открытую и мечтательную улыбку. Однако гуляющие по летней ночной Москве влюбленные парочки слишком заняты собой, чтобы делать такие наблюдения.

И Барского это устраивало. Как после длинного рабочего дня усталый садовник медленно проходит по вечернему саду, в котором он выполол все сорняки, так Барский шел по своему любимому городу с хозяйским чувством хорошо, правильно сделанной работы и с дерзкими мужскими мечтами об Анне. Мечтами, которые здесь, на улице, уже не нужно было, как на работе, скрывать за служебно-каменным выражением лица. Мечтами, которые, говоря честно, уже давно означали, что вместо мстительного и низменного мужского вожделения обладать Анной, Барский просто влюбился в нее, как мальчишка. Да, не зря говорят, что от любви до ненависти всего один шаг. Но, оказывается, от ненависти до любви и того короче. И чем больше растравлял себя Барский хитроумными планами вовлечения Анны в операцию «Дева», тем глубже и полнее он погружался в омут своей влюбленности.

На Петровке, немного не доходя до Большого театра, он опустил копеечную монетку в прорезь автомата и с удовольствием выпил стакан холодной чистой газированной воды. Как все москвичи, он был уверен, что такой вкусной воды нет нигде в мире, даже в хваленой Америке, куда так стремятся эти евреи.

ОТ ЦЕНТРАЛЬНОГО КОМИТЕТА КПСС, ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА И СОВЕТА МИНИСТРОВ СССР

ЦК КПСС, Президиум Верховного Совета и Совет Министров СССР с прискорбием извещают, что 17 июля 1978 года на 61-м году жизни скоропостижно скончался член Политбюро, Секретарь ЦК, депутат Верховного Совета СССР, Герой Социалистического Труда Федор Давидович КУЛАКОВ. Смерть вырвала из наших рядов выдающегося борца за построение коммунизма во всем мире… В ночь с 16 на 17 июля развилась острая сердечная недостаточность с внезапной остановкой сердца…

Смерть Федора Кулакова потрясла Москву. И не потому, что кто-то питал расположение к этому нахрапистому партийному хаму, штурмовавшему Кремль и обещавшему зажать страну в железном кулаке. За исключением нескольких десятков махровых шовинистов из второго эшелона номенклатуры, у Кулакова не было ни приверженцев, ни поклонников даже в партийном аппарате. И все же официальное сообщение всех газет о его смерти, а еще через день о его похоронах, на которых не было ни Брежнева, ни Косыгина, ни Суслова, привело Москву в состояние шока. Люди толпами скапливались у газетных стендов и подолгу, молча, не обмениваясь ни единым словом, читали и перечитывали эти несколько строк. Хотя все интриги кремлевского Олимпа были терра инкогнито, и казались недоступны знанию широкой публики, но через систему обслуживающего персонала — поваров, машинисток, охранников, шоферов, садовников, уборщиц и прочей кремлевской обслуги, потерявшей замкнутость сталинских времен, — Москва по каким-то слухам, обмолвкам и намекам всегда знала, что делается за кремлевской стеной: кто и с кем группируется и какие новые перемены — денежные реформы, налоги или повышение цен — ждать оттуда в ближайшем будущем.

И потому всего двухмесячной давности слух о том, что Кулаков открыто критиковал Брежнева на заседании Политбюро, публика теперь немедленно связала с этим некрологом. Иными словами, то, что Запад обнаружит на примере убийства отравленным зонтиком в Лондоне болгарского диссидента Георгия Маркова только через четыре месяца, в октябре 1978 года, — существование в КГБ лаборатории по изготовлению ядов для устранения политических противников, — эту «тайну Кремля» московская публика знала давно, да что там знала — кожей чувствовала! И странная, неожиданная смерть здорового, как бык, Кулакова, и демонстративное отсутствие на его похоронах Брежнева говорили сами за себя…

Но опытная и близкая к Кремлю российская столица усмотрела в смерти Кулакова не только руку КГБ, в этом не было ничего сенсационного. Сенсационным — и страшным — было то, что КГБ вновь, как в тридцатые годы, во времена убийств сталинских «друзей-соратников» получил право ядом и кинжалом устранять конкурентов кремлевских вождей. «Паны дерутся — у холопов чубы трещат» — русская публика знала, что вслед за такими смертями всегда следует волна массового террора, и именно это страшное предзнаменование усмотрела теперь вся Москва в некрологе Федору Кулакову и сообщении о его похоронах.

Анна Сигал, сидя в своем кабинетике в коллегии, в каком-то оцепенении, в прострации опустила на стол «Известия» и глубоко вздохнула, поняв, что петля затягивается. Затягивается эта чертова петля советской действительности, и пора, пора ей решать, как быть…

Полковник Барский дважды перечитал в «Правде» прощальную речь Михаила Горбачева над гробом Кулакова, потом вытащил из кармана заветную пачку сигарет «Данхилл», которые он курил только в особых случаях, глубоко затянулся и, прищурив глаза, колечками пустил дым в открытую форточку. Он всегда знал, что работает в серьезной организации, но, даже следя за дуэлью Андропова и Кулакова с расстояния трех шагов, не думал, что эта организация серьезна до такой степени. Оперативно-техническое управление КГБ помещалось всего двумя этажами ниже, и хотя не исключено, что это управление не имеет никакого отношения к смерти Кулакова, но… Острую сердечную недостаточность вызывает высокотоксичный яд рицин, созданный в лаборатории этого управления еще шесть лет назад…