В ту эпоху возделывание сахара не было таким затрапезным занятием, каким оно может показаться нам сегодня. В XVII веке сахар ценился примерно так же, как сегодня нефть, и, владея сахарными плантациями в Бразилии, Португалия царствовала на сахарном рынке. Обладать сахарными плантациями было все равно, что обладать собственным печатным станком для денег. В 1630 году Пернамбуко, а затем и всю северо-восточную Бразилию заняли голландцы, и совершенно неожиданно для «новых христиан» их жизнь стала налаживаться. Голландцы считали, что никого нельзя преследовать по религиозному признаку, и в такой толерантной обстановке «новые христиане» вскоре и вовсе забыли, что когда-то отреклись от иудаизма.

Внезапно обретенная свобода вероисповедания значила для этих людей так много, что, когда португальцы попытались отбить территорию, евреи выступили на стороне новых голландских друзей. В конечном итоге голландцы проиграли, Пернамбуко был сдан и многие бразильские евреи перебрались в Новый Амстердам (ныне Нью-Йорк) и основали там первую в Северной Америке синагогу. Другие отправились в другой, старый, Амстердам, где их тоже обещали не преследовать. Среди беженцев в Европу был юноша по имени Андраде Велосиньо, который через много лет станет грозным оппонентом другого португальского еврея, родители которого приехали в Амстердам из Португалии, — Баруха Спинозы.

Спиноза был одним из немногих людей на свете, кому удалось сомнительное достижение — прослыть еретиком и для католической, и для протестантской церкви. Мало того, из-за своих неординарных воззрений в 1656 году он порвал и с еврейской общиной. Спиноза был тихим книжным человеком, свободно говорившим на португальском, немецком, голландском, латыни и иврите, и в свое время готовился стать раввином. Будучи стеснен в средствах, он занялся ремеслом шлифовки линз и со временем познакомился с такими выдающимися мыслителями своего времени, как Христиан Гюйгенс и Готфрид Лейбниц и выступал их советчиком.

Тем временем философские сочинения Спинозы осложнили его отношения с официальными христианскими церквями. В 1670 году он анонимно опубликовал теологический трактат, в котором призывал к свободе воли и слова. Даже в довольно терпимой Голландии такие призывы считались крамольными. Спиноза также утверждал, что чудеса являются только тем, кто хочет их видеть; что если у Бога и есть законы, то они выражены в законах природы; что жизни после смерти нет; что познание природы есть познание Бога; что единственный рациональный язык, которым можно описать мир, — это математика.

Внимание Лондонского королевского общества к работам Спинозы в области математики привлек, скорее всего, Гюйгенс. В 1661 году ученый вступил в переписку с Генри Ольденбургом, будущим первым секретарем общества, и в том же году Ольденбург нанес ему визит. В последней четверти XVII века общество активно интересовалось голландской наукой, а особенно (благодаря посредничеству Спинозы) трудами Антони ван Левенгука, мастера по шлифованию линз для микроскопов. В 1676 году Левенгук произвел фурор в Лондонском королевском обществе, прислав свои зарисовки простейших и вскрытых клеток и содержащейся в них протоплазмы. Это был первый случай в науке, когда при помощи микроскопа удалось разглядеть мельчайшие живые организмы, и он перевернул положение вещей в научном сообществе. Если существовали, как утверждал Левенгук, невидимые глазу мельчайшие твари, что еще предстояло увидеть?

В XVIII веке, казалось, не проходило и дня без удивительных научных открытий. Практически каждый месяц сыпались новости, относящиеся к гравитации, электричеству, химии, дыханию, фотосинтезу, геологии, физиологии и биологии. В начале XIX века мир начал стремительно меняться благодаря появлению полчищ новых машин на паровой тяге. Однажды вечером в 1813 году загадки науки привлекли внимание компании изгоев общества, отдыхавшей на берегах Женевского озера. Это были поэты-романтики Байрон (со своей возлюбленной) и Шелли (со своей несовершеннолетней невестой, сводной сестрой подруги Байрона).

После ужина на вилле Байрона зашел разговор о новейших чудесах науки и техники, и кто-то упомянул, что, по слухам, натуралист Эразм Дарвин пропустил ток через кусочек лапши и она ожила. Тема ожившей вермишели перешла в обсуждение вопросов жизни и смерти, науки и привидений, и тут невеста Шелли по имени Мэри объявила о намерении писать роман о том, как наука разрушает жизнь людей и как неосторожно люди, подобные итальянскому ученому Аллесандро Вольте, заигрывают с неведомыми силами.

Чудовище из фильма по мотивам романа Мэри Шелли (в главной роли Борис Карлофф). По сюжету этой первой научно-фантастической книги монстра создал молодой ученый Виктор Франкенштейн. Вполне вероятно, что источником вдохновения для Шелли послужило сочинение Гемфри Дэви по химии, где говорилось о «скрытых тайнах природы»

В романе она описала главного героя, ученого по имени Виктор, который одержим идеей сорвать покровы с тайн природы и, вооруженный микроскопом и ретортами, устремляется в мир неизведанного. План его заключался в том, чтобы, использовав неизученные возможности физиологии, с помощью электричества создать искусственного человека. После чудовищных опытов в подвале своего замка Виктор создает то, что сегодня мы назвали бы продуктом генной инженерии. Конечно же, события развиваются не так, как было задумано, и участников истории ждут ужасающие последствия. Изначально роман назывался «Швейцарский демон», но позднее получил известность по фамилии своего главного героя-ученого — Франкенштейн.

Свои представления о вредоносном действии индустриализации и развития техники Мэри позаимствовала у Шелли. Недовольство романтиков было направлено как на материализм новой эпохи, так и на развитие среднего класса, которое сопровождало рост промышленного производства. Супруг Мэри, сторонник левых взглядов, считал, что машины порабощают людей и лишают их естественной свободы, которой они наслаждались раньше, живя на лоне природы (до того как их развратил город). В свою очередь Шелли перенял большинство этих взглядов у отца Мэри, Уильяма Годвина. Тот хорошо знал Кольриджа, им восхищался Вордсворт, а для Шелли он вообще был кумиром.

Шелли прочел работу Годвина «Размышления о политическом правосудии» еще учась в Итонском колледже и с благоговением познакомился с ним (и его дочерью) в 1812 году. Годвин являлся одним из основоположников социалистического учения и верил в способность человека к совершенствованию. По его мнению, общество должно представлять собой ассоциацию свободных, самостоятельных и самодостаточных индивидуумов. Собственность должна принадлежать общине, и каждый должен получать только то, что ему необходимо, а давать — столько, сколько он в состоянии дать. Идеальной моделью по Годвину является социум, состоящий из небольших, самоуправляемых общин.

Эти идеи совпадали с воззрениями Роберта Оуэна, еще одного почитателя Годвина, который познакомился с ним в 1813 году. В течение тринадцати лет он управлял фабрикой в Нью-Ланарке, в Шотландии. Он установил там порядки, которые многие посчитали чуть ли не подрывом устоев британского общества. Поскольку большинство рабочих на фабрике были детьми, там организовали школу, в которой, как и мечтал Оуэн, не практиковалось ни наказаний, ни наград. Постели в рабочем общежитии менялись раз в неделю, а товары в фабричном магазине продавались без наценки. На фабрике существовал «больничный фонд», в который рабочие отдавали одну шестнадцатую часть своей зарплаты. Британские консерваторы пребывали в шоке от такой политики, тем не менее молва о фабрике разошлась по всей стране, и посмотреть на такое чудо приезжали тысячи посетителей.