А тут штука, конечно, не в том, ЧТО делать/не делать. А в том КАК.

Еще проще – что мы при этом чувствуем.

В моем понимании, ключевые слова «вдохновение» и «расчет».

Вдохновение – всегда возгорание внутреннего огня, ради которого мы здесь собрались.

Расчет – всегда дань нашей принадлежности материальному миру. Эта дань неизбежна, пока мы телесны, но следить, чтобы она не стала непомерно велика – наша ответственность.

Именно ответственность. И именно наша. Самая трудная из ответственностей, потому что о ней поди еще догадайся.

Один человек рассказывал мне, что печет пироги, когда хочет, чтобы тяжесть бытия отпустила. И это совершенно правильный ход для человека, которому нравится печь пироги. «Нравится» означает, что человек чувствует в процессе душевный подъем, как бы он сам для себя это ни описывал.

А можно, условно говоря, каждый вечер смотреть на звезды, и никакого толку. Когда, к примеру, человек, глядящий на звезды, осознанно или неосознанно обещает себе за эти поглядушки более высокую ступень в некоторой воображаемой «духовной» иерархии, где всякий взгляд в небо – плюс одно очко, а главный приз – место на вершине пищевой пирамиды, где в качестве пищи сам господь бог. Звучит нелепо, но слушайте, почти вся правда о нас звучит нелепо. Мы просто не привыкли честно ее озвучивать.

Разобраться во всем этом гораздо трудней, чем кажется.

Вот, предположим, водопроводчик пришел в гости к приятелю и внезапно сам, без просьб и посулов, рванул чинить капающий кран в приятельской ванной, потому что того требует его внутреннее чувство гармонии (он и слов-то таких возможно не знает), потому что ему сладок момент устранения неполадки, и бросаясь чинить кран, наш водопроводчик рвется к этой тайной сладости исправления поломанного, а вовсе не к бутылке, которую возможно поставит ему приятель (поставит или нет, значения не имеет, потому что изначально причина действия не она). Так вот, этот водопроводчик занят служением духу, хотя ему самому в голову такая дурость ни за что не придет.

Гонорар вообще ничего не меняет – при условии, что первым импульсом, началом действия не был расчет на него. А если расчет был, последующее отсутствие гонорара тоже не превращает действие в бескорыстное задним числом.

А, скажем, поэт, который при сочинении стишка держит в голове формат определенного издания или даже просто вкус важного для него эксперта, и пишет с учетом известных ему требований, ради похвалы и признания в группе из, предположим, всего пяти человек, изводит себя служением материи, хотя о деньгах и прочих благах, мы понимаем, речь не идет. Это неважно. Важно, что поэтом руководит расчет, точка.

Видите, как все сложно?

А на самом деле оно еще сложнее. Хотя настолько просто, что дальше некуда уже.

Сытость и более-менее убедительная иллюзия ее стабильности даются человеку не за какие-то там заслуги и не в качестве лукавого адского пряника, за который придется Страшно-Ужасно-Платить. А просто как условия новой задачи. Что ты будешь делать со своим избытком, дружок? На что его употребишь?

Для современного условно сытого условно цивилизованного человека сострадание (в любой из множества существующих форм, кому чего ближе, умозрительное, теоретическое тоже, в общем, засчитывается, потому что оно – первый шаг и всяко лучше, чем ничего) к другому – не книжная добродетель, придуманная условными попами и их подпевалами, а норма. Довольно новая, надо сказать, норма. Еще, мне кажется, мало кто научился воспринимать способность к состраданию именно как норму, а не как добродетель.

Не соответствовать этой норме не то чтобы «нехорошо», «некрасиво», а просто опасно. Потому что когда большинство сытых не используют новые обстоятельства по назначению, сытость признается преждевременной, и новая задача сменяется старой, уже хорошо знакомой: «Сколько чужих голов ты успеешь откусить, продвигаясь к кормушке, прежде, чем откусят твою».

Мало что может быть скучней, чем эта игра, как на мой вкус. Развитому сознанию там вообще втиснуться некуда, кроме нескольких, совсем уж тараканьих щелей. И на таких условиях, что проще умереть, не растягивая удовольствие.

Т

Такой квест

Люди обычно переоценивают значимость (на этом месте можно поставить точку, но я все-таки не стану) своих ошибок, всех этих так называемых грехов и грешков, как будто действительно кто-то строгий (вероятно, весь в чорном) сидит и подсчитывает эти наши бессмысленные делишки, записывает в тетрадку, отправляет в адские кладовые предзаказ на возмездие справедливое обыкновенное – сто восемьдесят, предположим, штук.

На самом деле кому это вообще интересно. Было бы что подсчитывать. Какой спрос с контуженного, себя не помнящего, бредущего в полной темноте и время от времени с грохотом опрокидывающего расставленные там предметы – падают ящики, шатаются стеллажи, бьются расставленные на них хрустальные вазы, каждая ценой в один смертный грех. Ну и грабли, грабли, конечно. Куда без них.

Сколько ящиков ты уронил, сколько стекла перебил, сколько шуму наделал, пробираясь во тьме, не волнует никого, кроме таких же контуженных полуслепцов, по трагической случайности бредущих в той же тьме, в то же примерно время, так что некоторые тяжелые предметы могут упасть им на головы, а некоторые обрушенные ими стены – похоронить под собой нас. Но это вовсе не повод звать строгого в чорном с тетрадкой, да и нет его – любителя такой ерунды.

Важно в этой истории только одно: удастся ли бредущему во тьме хотя бы отчасти прочухаться и включить как минимум голову, хотя задача максимум, конечно, включить фонарь, по умолчанию встроенный в каждую человеческую конструкцию, но обычно в каком-нибудь хитром месте, сразу и не поймешь, где он у тебя спрятан, но надо стараться, потому что упражнение, которое мы все тут выполняем, этот нелепый этап большой игры называется «найди свой фонарь», а вовсе не «не наступи на грабли», как почему-то принято думать. Грабли – можно. Без фонаря – никакого смысла. На этом этапе надо искать фонарь.

После того, как фонарь найден и включен, хотя бы периодически, время от времени включается – зарядка аккумулятора тоже важная часть игрового этапа, а мы за этим совсем не следим – так вот, после того, как фонарь будет найдет и включен, ронять ящики, бить вазы и наступать на грабли уже не то чтобы вот прямо «нельзя», но так некузяво, что, будем считать, нельзя. Но это уже совсем другая история, и она тоже не о грехе, а просто о мастерстве и ответственности; впрочем тут можно вообще ничего не объяснять, те, кто иногда включает свои фонари, сами все знают.

Творческий кризис – это когда надо наконец закончить технически сложный текст (в том смысле сложный, что какая-то его часть должна быть написана в полусне, и тут очень важно, во-первых, не свалиться со стула, а во-вторых, действительно записать, а не увидеть во сне, будто оно было записано). При этом надо удержать в сознании еще примерно полдюжины таких – начатых и не законченных, чтобы они оставались в состоянии радостного ожидания, потому что когда в начатом и незаконченном тексте угасает огонь – все, о нем лучше забыть на несколько лет (потом, как ни странно, может воскреснуть). И тут звонит телефон, тебя куда-то зовут, обещают золотые горы живой настоящей жизни с друзьями, событиями, кофе и счастливой болтовней, а ты приходишь в неконтролируемую ярость, потому что суки такие разбудили, а у меня еще запланированный контролируемый бред не закончен, что ж вы так. И посылаешь всех так далеко, что они даже совершив кругосветное путешествие, не смогут позволить себе остановиться, и они, конечно, идут, и с ними уходит жизнь, твоя настоящая жизнь с друзьями, событиями и прочим в таком духе, и ты, как невовремя, до темноты разбуженный вампир, ворочаешься в своем трехкомнатном палисандровом гробу, только, в отличие от настоящего тру-вампира, ждешь не возможности отправиться на охоту за чужой кровью, а момента, когда нечто неведомое, невообразимое и настолько любимое, что уже почти ненавистное придет за твоей.