Братец, чертыхаясь, отдал ключи от «копейки».

— За общагой стоит. Когда стемнеет — надо, а то увидят.

— Чего боятся? Мы ж за наших.

Пулемет уложили в багажник.

Вечером в общаге собралась компания. Гуляли красиво. Мамочка пел под гитару и все пристраивался к розовощекой блондиночке с кукольными губками-бантиками. Блондиночка, когда стали танцевать, уперлась лбом как раз Мамочке в живот. Мамочка обхватил партнершу огромными лапищами и наступил новыми сорок восьмыми размерами ей на туфли. Блондиночка ойкала, но не вырывалась. К середине ночи стало совсем хорошо. Мамочка в темном коридоре напробовался малиновой помадки с кукольных губ. Мягкой блондиночка была. Терпеливая. Дыхание затаивала, когда Мамочка прижимал ее к своему морпеховскому прессу.

И проникся Мамочка.

— Поехали, постреляем. Хочешь?

Блондиночка счастливой себя почувствовала — такой красавец ее вниманием одарил.

— Хочу.

Выскочили они на улицу. Мамочка — в машину, блондинка — рядышком. Заводить, а «копейка» не заводится, чихает и кряхтит. Заюзил Мамочка аккумулятор — сдох тот.

— Не боись, — Мамочка с собой поллитру прихватил, из горла отхлебнул. — А эта чья?

Дай Мамочке «камаз», он и его бы завел с толкача, такая силища в старшем лейтенанте образовалась. Что там «восьмерка!» Жидкая машиненка. Мамочка стекло высадил, поковырялся под рулем. Блондиночка задохнулась от возбуждения, сигаретку губками пухлыми мусолит. Взревел мотор.

— А ты меня стрелять научишь? Ой, только я боюсь.

— Мы же за наших. Не бойся. С нами Красавчик…

В дежурной части краснооктябрьского отделения милиции города Волгограда собралось человек десять. Дежурный, опера, замначальника, омоновцы в серых камуфляжах, все курили в полном тревожном молчании. Надымили — не продохнуть.

На столе дежурного, растопырив сошки, стоял пулемет.

— Пэка, — задумчиво произнес один из омоновцев.

— И хер ли теперь делать? — спросил замначальника; он потер щеку и заслезившийся левый глаз. — Наши потери?

Дежурный, заикаясь и кривясь не то от табачного дыма, не то от подступающей неудержимой икоты, зачитал с листка:

— «Наряд, выехавший на место, откуда слышалась стрельба, в район карьера Вишневая балка, обнаружил гражданина с пулеметом Калашникова, который пытался спрятать пулемет в багажник автомобиля ВАЗ-2108, как позже выяснилось, не принадлежавшего этому гражданину. Мужчина отказался предъявить документы, пытался обнять и поцеловать сержанта… После того, как к подозреваемому были применены спецсредства… наряд получил ранения и травмы различной тяжести».

Хрюкнул один из омоновцев, хрюкнул дежурный, захрюкали опера.

Замначальника хотел строго — но не получилось — посмотрел на всех с тоской и ненавистью.

— Дальше.

Дежурный больше не хрюкал, но читал, уткнувшись в протокол, так, чтобы лица его не было видно.

— «Подозреваемый стал укладывать сотрудников милиции в машину…»

— В ка-ку-ю? — по слогам уточнил замначальника.

— В машину наряда, — у дежурного задрожали плечи, омоновцы отворачивались, опера кашляли и тушили бычки в пепельницу. — «Оказав первую помощь… подозреваемый принялся докладывать в рацию, что у него трое «трехсотых» и нужна «вертушка»…»

Замначальника застонал и опустился на стул. Омоновцы стукнулись лбами друг об друга. Опера, скорчившись, плакали. Из коридора в дежурку рвались послушать еще человек пять. На пульте дежурного бешено пиликали телефоны.

— «Выехавшему на подмогу наряду было дано указание в случае необходимости применять оружие. Когда наряд сообщил, что прибыли на место, связь с нарядом прервалась. После этого вновь был доклад от подозреваемого, что все семеро раненых находятся в удовлетворительном состоянии… и что он не покидает места, ждет транспорт для эвакуации…»

Задрожали стекла, упала со стола пепельница, рассыпались бычки под ноги замначальника. Рыдало все отделение, даже «раненый» наряд.

Замначальника молчал, дежурный дочитывал, заикаясь.

— «Подоспевшей группе немедленно реагировании и областному ОМОНу удалось задержать мужчину, который по документам оказался старшим лейтенантом морской пехоты Виктором Мамочкой…»

Замначальника судорожно вспоминал телефоны военной комендатуры, гауптвахты, следственного изолятора, городского ОВД, адвокатской конторы «Адвокат», свой домашний и тещи. Но вспомнил только телефон пожарной части 01.

— «Виктор Мамочка, — продолжал дежурный, — исходя из объяснительной самого гражданина Мамочки, выведенный две недели назад в составе батальона из Грозного, отмечал свое представление к ордену Мужества за проявленную в боях с врагами Родины смекалку, вследствие которой, цитирую: «понизился численный состав врагов Родины, — дежурный посерьезнел, притихли остальные вокруг, — …где-то на тридцать гадов». Число и подпись гражданина старшего лейтенанта Мамочки. Да… в конце приписал, что просит вернуть ему пулемет, добытый им в бою.

Никто из сотрудников не произнес больше ни звука.

За окном светало.

Военврач, начальник «гнойной хирургии» подполковник Томанцев, сидел за столом в своем кабинете, перед ним лежал чистый лист бумаги.

Томанцев взял ручку и написал: «Справка. Выдана старшему лейтенанту Виктору Мамочке в том, что он…»

Подполковник задумался.

За окном жарило весеннее солнце. Он встал, подошел к окну и распахнул створки настежь: чудная весна пришла в волгоградскую степь — с тюльпанами и запахами цветущих акаций.

До майских оставалось каких-нибудь две недели, и Томанцеву уже сообщили из верхних командований, что ко Дню Победы пройдут мероприятия. Ему необходимо подать списки, сколько у него раненых в отделении, чтобы спонсоры не ошиблись с количеством подарков. Томанцев хотел нажаловаться, что не хватает койко-мест, но его и слушать не стали — праздник на носу, пришло время чествовать героев, с койками потом разберемся.

А тут еще дочь Лиза со своими справками…

Глупость несусветная!

Томанцев энергично шагнул к столу, схватил и, скомкав листок, бросил его под стол в урну. Закурил. Включил чайник в розетку.

Зашел в кабинет старший ординатор с черными кругами вместо глаз.

Они второй месяц без выходных: они стали пить спирт, как будто только что вернулись капитанами из Афганистана.

Старший ординатор сказал, что прибывает очередной борт из Моздока. Томанцев кивнул. Старшой затравлено огляделся по кабинету и остановил взгляд на шкафчике с затемненными стеклами дверец, сглотнул слюну. Спросил, что за громила в черном берете дожидается у дверей. Ноги растопырил — не пройти. И лицо у него глупое.

Когда он вышел, Томанцев снова положил перед собой чистый лист. «Не смотри, старшой, подарочный коньяк весь вышел еще в первую неделю. А спирт тоже ничего, даже полезней».

Разные справки приходилось выписывать Томанцеву, но такую в первый раз.

Дочь Лиза работала в его госпитале: проходила практику от своего мединститута. Практика закончилась, а Лизка осталась операционной медсестрой в его «гнойной хирургии». Ей госы сдавать, шестой курс, а она шкуры горелые обдирает, культи ворочает, гнойники вскрывает, утки подает. Настырная девка, непутевая — его порода.

Прибежала Лизка и кричит, что у ее жениха аспиранта сосед по общежитию плачет навзрыд. Брата его могут посадить в тюрьму. Брат вернулся