Поскольку никаких вопросов к начальнику штаба не возникло, командующий ознакомил командиров с последними, уточненными, сведениями о силах вероятного противника.

– Как известно, – сказал он, подходя к карте «Нижнего Дуная» – на плаву нашей флотилии противостоит румынская речная дивизии. По последним данным стратегической разведки, главной ударной силой ее по-прежнему остаются семь мониторов, доставшихся румынскому флоту в наследие от Дунайской флотилии Австро-Венгерской империи. Особое внимание обращаю на флагманский монитор «Ион Братиану»[42], – он отодвинул занавеску на демонстрационной доске, на которой были фотографии некоторых румынских кораблей и многих пограничных участков.

– Знакомое корыто, – скептически проворчал командир отдельного зенитного артдивизиона капитан Шило. – Когда-нибудь пройдусь по нему прямо из зенитки.

– В моем присутствии о боевых кораблях противника подобным образом прошу не отзываться, – сурово остепенил его командующий. – Их возможности следует знать и оценивать по достоинству. Напомню, что монитор «Ион Братиану» обладает мощной бортовой и башенной броней, при скорости тринадцать с половиной узлов и дальности плавания в тысячу двести километров. Его вооружение: три 120-мм орудия главного калибра, пять 37-мм пушек, четыре пулемета и два зенитных автомата. Понятно, что при длине корпуса в шестьдесят два метра и осадке сто семьдесят сантиметров командир его в нашем, Килийском рукаве, особо не разгуляется. Тем не менее будем помнить, что этот монитор – серьезный противник. Приблизительно такие же характеристики у всех остальных мониторов. Их фотографии вы получите в штабе, сразу же после совещания.

– Они уже розданы, товарищ командующий, – уточнил начштаба.

– Тем предметнее будет наш разговор, – ответил контр-адмирал. – Кроме того, на вооружении дивизии находятся тринадцать сторожевых катеров, три плавучие батареи и несколько десятков бронекатеров, глиссеров и вспомогательных судов, с базированием в Галаце, Исакче, Чатале и Переправе. Все эти базы прикрываются береговыми стационарными, а также передвижными батареями и всевозможными противодесантными заграждениями.

– Перед нами действительно серьезный противник, командиры – заметил полковник Матвеев, давно завоевавший себе негласное право комментировать высказывание контр-адмирала. – Так что шапкозакидательскую психологию нужно изживать. Хватит, в свое время Русско-японская нас научила.

– Правильно, полковник, – неожиданно поддержал командующий, который обычно игнорировал его замечания и реплики. – Самонадеянное: «Япошку шапками закидаем!» мы на полях битв уже проходили. Но главная опасность таится даже не в плавсредствах противника, а в том, что, как стало известно нашей разведке, в случае агрессии речную дивизию будут поддерживать около шестисот пятидесяти румынских и порядка четырехсот пятидесяти немецких штурмовиков, бомбардировщиков и истребителей.

Бекетов был почти уверен, что к идее «контрабандной» переброски баронессы Валерии в румынский тыл заместитель начальника контрразведки Рабоче-Крестьянского Красного Флота Рокотов отнесется с недоверием. Тем более что контр-адмирал, с недавнего времени базировавшийся в Севастополе, лично знал Валерию Лозовскую, лично симпатизировал ей и был уверен, что девушку ждет большое агентурное будущее, но… В этом-то «но» все и заключалось: будущее Баронессы виделось адмиралу от контрразведки исключительно на разведывательно-дипломатической стезе. Однажды он даже воскликнул: «Так ведь в стенах нашей флотской контрразведки может появиться новая Коллонтай[43]». И если учесть, что Рокотов был лично знаком с этой соратницей Ленина, то становилось очевидным: в какой-то степени он даже рассчитывает на ее покровительство. Одно мешало: закладывать карьеру Лозовской как разведчицы с работы в Швеции было нерационально. Впрочем, кто знает…

Каковым же было удивление полковника, когда он вдруг получил шифрограмму: «Операцию “Контрабандист” разрешаю. Всякое появление на том берегу нашего человека воспринимается в Центре как явление Мессии. – Полковник уже знал, что “Крымский Канарис”, как порой называли контр-адмирала его же штабисты, обожал прибегать к броским выражениям, точно так же, как ценил их в донесениях подчиненных. – Продумайте форму сопровождения. Решите вопрос о судьбе ее нынешнего румынского окружения».

Поняв, что в рамках операции руки у него развязаны, полковник тем не менее тут же споткнулся о последнюю фразу шифрограммы. Что значит «решить вопрос о судьбе ее нынешнего окружения»? Прежде всего, не касается ли это капитана Гродова? Уточнять у Крымского Канариса было бессмысленно. Контр-адмирал не так уж и много знал о комбате, а называть его имя в предвоенной суете было опасно: вдруг начальник контрразведки что-нибудь недопоймет в этой комбинации и в спешке так… распорядится, что потом не расхлебаешь?! А комбата он решил не отдавать никому. Это его находка, он «разработал» этого сотрудника и он же доводит его до совершенства, проводя через все круги ада. Кто посмеет?..

Нет, комбата Бекетов исключил сразу же, решив остановиться только на завсегдатаях салона Волчицы и ее «тайных гостях из-за реки», как именовались в этом кругу все, кто появился из-за Дуная, а значит, имел отношение к румынской военной разведке и сигуранце.

Сложность заключалась в том, что переправлять Баронессу нужно было срочно, причем по его, полковника, замыслу – вместе с бывшим поручиком Петром Крамольниковым. Переманивать его на свою сторону было бессмысленно, а отправлять с «засвеченной» агенткой на тот берег – еще и крайне опасно. Особенно теперь, когда Лицедей убежден, что со дня на день Совдепия падет и он снова окажется в Белой России.

Оставалось одно – использовать его «втемную», но для этого нужно было вынудить Лицедея бежать из страны. Не уйти в глубокое подполье, чтобы дождаться теперь уже скорого прихода румын и немцев, а именно бежать, причем с помощью такой же обиженной и гонимой, как и он, баронессы Валерии. Кое-что в этом направлении уже было предпринято. В течение нескольких дней Волчица находилась под домашним арестом, ее телефон прослушивался, а на квартире была устроена засада. В эти же дни асы наружного наблюдения, которых полковник занял у местных энкаведистов, внаглую прессовали Лицедея, даже не пытаясь скрывать своей слежки.

Поручик понял, что находится на грани ареста; он метался, как затравленный волк, и никак не мог понять, в чем смысл этой травли? Не ожидают же в НКВД, что при такой очевидной слежке он поведет его агентов по своим явкам? А во всем остальном… Чекисты уже знали, где он живет, в какой столовой питается, в какие часы и куда выходит на прогулку. Тогда, как все это понимать? Ждут, что он, поручик Крамольников, пустит себе пулю в лоб? Но, во-первых, какой прок чекистам от его убийства, а во-вторых, еще не вечер. Поручик Крамольников и не из таких передряг выбирался.