все это и произошло между центральным течением Гудзона, коричневым, как шоколад, и его грязно-серой северной частью, это восточная история. Она проникнута духом бронзы, позеленевшей от старости, духом пряного дерева алоэ и резных позолоченных статуэток, привезенных из Индии еще тогда, когда Конфуций был юн, духом поблекших вышивок, пахнущих мертвыми столетиями. Этот дух очень сладок, уютен и совершенно бесчеловечен.

Наверху гремит эстакада, внизу фараон шаркает по грязному асфальту. Но все же это китайская история, а в китайских историях, рассказанных со слегка искаженной китайской точки зрения, кульминация отличается от американской.

Для Наг Хон Фа кульминация этой истории заключалась не в убийстве Секоры Гарсия, а в смехе Фанни Мэй Хи, увидевшей блестящую безделушку в его руках и услышавшей хвалы, которые он этой безделушке возносил.

Фанни была его женой. Их поженили честно – с простыми, гладкими золотыми кольцами, священником, букетом роз, купленных задешево у бродячего греческого торговца, и горстями риса, которые на них бросали пьяные, но радостные гости как желтого, так и белого цвета.

Конечно, когда он женился, немало людей на Пэллстрит шептались и сплетничали о завитках черного дыма, рабстве и прочих мрачных, но замечательно романтичных вещах. Мисс Эдит Раттер, которая была местным социальным работником, говорила о полиции и даже обращалась к ней.

Наг Хон Фа был наделен чувством собственного достоинства и чувством юмора и поэтому, в свою очередь, пригласил всех – сплетников, шептунов, мисс Эдит Раттер и полицейского детектива Билла Девоя – к себе домой и разрешил им обыскивать помещение сколько душе угодно. Но они увидели лишь маленькую чистую квартиру с паровым отоплением, мебелью, сделанной в Гранд-Рапидс и купленной на Четырнадцатой стрит, немецким фарфоровым сервизом, ящиком светлого пива «Милуоки», пятью фунтами табака из Кентукки, проигрывателем и большой дорогой Библией с иллюстрациями Доре и медными застежками и углами. Ни опиума, ни потайных дверей и ходов, никаких ужасных восточных тайн.

– Приходите еще, – говорил он гостям, когда они спускались по узкой лестнице. – Приходите, когда захотите. Мы всегда вам рады, правда, детка? – Он ласково взял жену за подбородок.

– А то! Ах ты мой старый желтый миляга! – согласилась Фанни и ядовито добавила вслед удаляющейся спине мисс Раттер: – Ежели пожелаете полюбоваться на мое свидетельство о браке, так оно висит у нас прямо между фотографиями президента и нашего большого босса. Все в рамочке, все как надо!

Впервые он повстречал ее однажды вечером в салуне на улице Бауэри. Там их представил друг другу мистер Брайан Нил, хозяин салуна. Этот джентльмен, который происходил из графства Арма и успел запятнать свое легендарное ирландское целомудрие в грязи канав Бауэри, называл себя ее дядей.

Последнее утверждение звучало весьма сомнительно, ведь Фанни Мэй Хи не была ирландкой. Да, у нее были золотистые волосы и голубые глаза, но в остальном она была китаянкой – по крайней мере, на девять десятых. Конечно, сама она это отрицала, но разве одним только словам можно верить?

Она не была честной женщиной – и разве могло быть по-другому, если в ее жилах текла подобная смесь кровей, если мистер Брайан Нил притворялся ее дядей и ее окружали пороки Ист-Сайда?

Впрочем, Наг Хон Фа был не только владельцем «Великого Дворца Шанхайской Кухни», но также поэтом и философом. Поэтому он сказал, что Фанни похожа на златокудрую богиню зла, которой ведомы все семь грехов. И еще он сказал – уже не ей, а ясновидящему своего клана, которого звали Наг Хоп Фат, – что ему было все равно, знакомы ей семь, семнадцать или семью семнадцать грехов, главное, чтобы они оставались за пазухой семьи Наг.

– Да, – сказал ясновидящий, бросая горсть разрисованных пластинок из слоновой кости, чтобы узнать, будет ли удача сопутствовать Хон Фа. – Чистота ценна разве что для глупых юнцов. Но ты стар, мой достопочтенный кузен…

– Это так, – перебил его Наг Хон Фа. – Я стар, толст, неповоротлив и в высшей степени мудр. Разве чистота стоит дороже, чем счастье и довольствие уважаемого гражданина, который смотрит на своих сыновей, играющих у его ног?

Когда его младший брат Наг Сень Ят, торговавший опиумом, заговорил о некой Юн Цюай, Хон Фа лишь улыбнулся.

– Юн Цюай – красавица, – говорил торговец опиумом, – и молода, и происходит из достойного клана, и…

– И бесплодна! И живет в Сан-Франциско! И состоит в разводе со мной!

– Но у нее есть старший брат, Юн Лон, глава клана Юн. Он наделен большим влиянием и богатством – он богаче всех на Пэлл-стрит! Твой новый брак станет для него оскорблением главным образом потому, что эта женщина – инородка!

– Нет. Только ее волосы и глаза иного рода.

– За волосами и глазами таится зов крови, – парировал Наг Сень Ят и повторил свое предупреждение о Юн Лоне.

Но его собеседник отрицательно покачал головой.

– К чему наделять беду крыльями, если она и без них стремительно летает? – напомнил он брату чьи-то слова. – Ясновидящий же прочитал на пластинках, что Фанни Мэй Хи родит мне сыновей, одного или двух. Если же капля варварской крови и в самом деле запятнала чистое зеркало ее китайской души, я всегда смогу взять обратно в свой дом прекрасную и благородную Юн Цюай, с которой я развелся, потому что она бесплодна, и которую отправил в Калифорнию. Она станет воспитывать сыновей, рожденных другой женщиной, и все будет в высшей степени удовлетворительно.

После того он надел свой лучший американский костюм, пришел к Фанни и сделал ей предложение с чрезвычайно важным видом и множеством церемонных фраз.

– Конечно, выйду! – сказала Фанни. – Само собой! Уж лучше замуж за самого толстого и желтого узкоглазого в Нью-Йорке, чем так жить, как я живу. Правда же, узкоглазенький мой?

«Узкоглазенький» улыбнулся и одобрительно на нее посмотрел. Он сказал себе, что разрисованные пластинки, без сомнения, сказали правду и она родит ему сыновей. Мать самого Хон Фа была девушкой с реки. Ее купили в пору засухи за горстку сухого зерна. Умерла же она в ореоле святости – девятнадцать буддистских монахов следовали за ее разноцветным лакированным гробом, величественно покачивая бритыми головами и бормоча подходящие случаю и лестные для покойной стихи из Алмазной сутры.

Фанни, со своей стороны, хотя и бесстыдно лгала, что она – чистокровная белая женщина, знала, что китайцы – хорошие мужья. Они щедры и многое прощают, а также бьют своих жен значительно реже, чем белые мужчины из соответствующих сословий.

Конечно, она выросла в трущобах и поэтому агрессивно настаивала на своих правах.

– Узкоглазенький, – сказала она, глядя на