После работы я заехал в клинику к жене. Сегодня она пребывала в сквернейшем расположении духа, поэтому встреча наша не затянулась. Я с нежностью и глубокой внутренней тоской смотрел на нее и мысленно прощался. Может, действительно надо было взять супругу, сына, сесть в машину и рвануть в леса или горы, подальше от крупных городов… Но никто бы не разрешил мне забрать ее из клиники. Меня самого бы тогда упекли в психиатрию. Еще раз взглянув на супругу, я вышел из палаты.

Мой сыночек был уже дома. Няня, бывшая учительница, старая немка Эльза, забрала его из школы и уже покормила. Мой ангел беззаботно подбирал какую-то мелодию на пианино и, как всегда, был в хорошем настроении. Я не мог насмотреться на него. Постоянно подходил к нему, обнимал, целовал. Он со смехом вырывался и не мог понять, отчего папа сегодня такой нежный. Я рассказал ему, что улетаю в командировку в Грузию и что его любимая бабушка сейчас приедет к нам.

Воспользовавшись ситуацией и видя прилив нежных чувств у отца, он начал расспрашивать, что я ему привезу в подарок из Грузии.

– Родной мой, все, что ты пожелаешь.

Он традиционно попросил новый набор Lego, и я клятвенно пообещал привезти выбранный подарок. К шести часам вечера явилась родная бабушка. Генрих был в восторге. Он очень любил свою бабушку Белку (так он ее называл) и теперь не отходил от нее ни на минуту. Тут же потащил ее к пианино и сыграл все новые выученные им пьесы, особенно ему нравилось «Утро» Грига. Все же, несмотря на мою любовь и всю мою нежность, Генриха всегда больше тянуло к женской ласке матери и бабушек. Я не ревновал. Я знал, что любовь к матери – это особенный природный дар, данный всем детям, и никогда любовь отца, каким бы прекрасным он ни был, не сможет заменить ребенку материнскую любовь.

Сынок заснул. Я рассказал Софье Петровне о состоянии ее дочери. Что болезнь протекает волнообразно, что, к величайшему сожалению, за последние месяцы новых результатов не достигнуто и что новые схемы химиопрепаратов пока ощутимого эффекта не принесли. Софья Петровна смотрела на меня спокойно, без всякого сочувствия. Впрочем, я и не ждал от нее поддержки. Спасибо, что хоть сегодня приехала помочь. Во всех бедах, обрушившихся на ее дочь, она, конечно, винила меня. Болезнь, смертельный недуг, поразивший мою супругу, по ее мнению, был не чем иным, как наказанием за измену первому мужу. Властная, не терпящая возражений, Софья Петровна была царицей в семье. Развод ее дочери с прекрасным зятем и отцом первого ее внука расколол семью Нестеровых. Эдита, моя супруга, мать Генриха, была истинной дочерью своей мамы и унаследовала непростой характер. Она всегда была безапелляционна, амбициозна и крайне деспотична. Первый муж Эдиты – Иосиф находился полностью во власти этих двух женщин и беспрекословно выполнял любые их капризы. Впрочем, как и муж Софьи Петровны, Иван Юрьевич, который проработал все время на руководящих постах вплоть до эмиграции.

Высокий и красивый, он наверняка в молодости пользовался успехом у женщин. Я никогда не мог понять, как такой красавец мог жениться на жабоподобной Софье.

В начале семидесятых Иван Юрьевич служил в Благовещенске, в рядах славной Советской армии. Он был призван на воинскую службу уже после окончания института в звании лейтенанта. Благодаря своему росту и прекрасному владению баскетбольным мячом службу новоиспеченный офицер проходил в спортроте. Лейтенант, красавец, спортсмен, он сразу же стал вхож в лучшие дома Благовещенска. Папа Софьи, Петр Исаакович, был руководителем всей торговли Амурской области. Юная Софья купалась в безграничной любви родителей, была окружена негой и заботой. Она не знала слова «нет». Все ее просьбы исполнялись. Когда она впервые увидела красавца Ваню в Доме офицеров, все вокруг для нее перестало иметь значение. Все мысли юной Софьи были посвящены только Ивану. Но красавец-лейтенант, естественно, и в страшном сне не мог представить себя рядом с этой толстой и неуклюжей студенткой Благовещенского медицинского института. Я не знаю, как развивались события в те времена, но знаю только результат – Софья стала женой Ивана. И родилась у них прекрасная дочка, слава богу, похожая на папу, и назвали ее в честь знаменитой певицы тех времен, Эдитой.

Теща же всегда говорила об Иване Юрьевиче с некоторой брезгливостью и нескрываемым презрением. Периодически напоминала ему о его алкогольной зависимости и потаскушном характере. Эдита рассказывала мне, что папаша ее под влиянием алкоголя начинал гонять свою супругу, матеря и проклиная тот день и час, когда встретил и ее, и Петра Исааковича, когда продал свою душу и всю жизнь золотой Мамоне.

А первого зятя Софья Петровна очень сильно любила и уважала. Она и сейчас поддерживала с Иосифом прекрасные отношения. Тем более что первый внук жил с отцом. Соответственно, надо понимать, какие чувства при этом она испытывала ко мне. Но перед лицом надвигающейся катастрофы все казалось несущественным. Семейные скелеты, бывшие мужья и бывшие жены, ссоры и примирения – все было просто детскими забавами, по сравнению с предстоящими испытаниями.

Трамп вещал с экрана телевизора о неотвратимом возмездии, которое обрушится в ближайшие часы на головы сторонников Асада и всех тех, кто встанет на защиту этого злодея. Корабли коалиции выстроились в боевые порядки и в любую минуты были готовы нанести ракетные удары. Воздушные ракетоносцы и бомбардировщики барражировали воздушное пространство над Сирией и Ливаном. Русские дипломаты грозили, что если хоть один русский пострадает в результате предстоящих атак, то Запад получит в ответ страшный удар. Все неудержимо неслось в пропасть. Ночью я так и не заснул – впадал в полудрему и тут же просыпался. Карусель мыслей обо всем сразу: Генрих, родители, старшие дети, болезнь супруги, война, атомные грибы над Европой…

Мир пребывал в блаженном неведении надвигающегося конца света. А Всадник апокалипсиса, закутанный в черный плащ, с балахоном, закрывающим голову, уже мчался на своем страшном черном коне с горящими красными глазами и был готов уничтожить человечество.

Перед выходом из дома я прижался губами к щечкам моего спящего ангелочка, и опять в голове пронеслась страшная мысль – вдруг в последний раз…

Четыре утра. Небо еще темное, но вот-вот начнет светать. Изумительная тишина, нежное дыхание ветерка. Чистая, аккуратно-сказочная улочка с домиками-игрушками. Господи, неужели это все может сгореть в огне ядерных взрывов? Мои тревога и глубочайшая тоска так не гармонировали с этой утренней идиллией, а от бессилия и страха потерять самое дорогое и самое беззащитное существо на свете, моего сына, мне хотелось выть. Я не боялся смерти уже давно. Я не боялся за взрослых детей и остальных родственников. Но мой сынок, ангелочек, за что ему это? Утешало лишь одно: смерть от ядерных ударов будет мгновенной и вряд ли кто-нибудь будет страдать.