Его большой палец снова проводит по моей щеке, словно его единственная цель в жизни — поймать каждую частичку меня, чтобы сделать то, что у него получается лучше всего: собрать все вместе — собрать меня воедино.

— Но потом ты ушел, и я начала разваливаться на части. Тогда я поняла, что все, что я делала на Тайби, было связано с тобой, и чем дальше ты был от меня, тем больше я распутывалась. Я была птицей, которая построила свое гнездо в прекрасном дубе. Я так гордилась своим гнездом, своим домом. Потом налетел ураган и свалил дуб.

— Я — твое дерево, — шепчет Тео.

Я киваю.

Его большой палец перемещается к моим губам. В его выражении столько невысказанных эмоций.

— Скарлет…

Мое имя. Настанет ли когда-нибудь день, когда мое имя, произнесенное его губами, не вызовет слез на моих глазах?

Меня зовут Скарлет Стоун, а дети смеются над моим именем. Я не понимаю, что не так с моим именем.

Я не узнала человека, который угрожал убить меня, и не узнаю человека, стоящего передо мной с таким сожалением в глазах. Мышцы на его челюсти напряжены, а ноздри раздуваются на длинном выдохе, словно его молчание — единственное, что держит его вместе.

Я ничего не могу сделать, чтобы отменить то, что он сделал со мной. И я не могу ничего сказать, чтобы все стало хорошо.

— Не существует слов, чтобы описать, что я сделал с нами — с тобой. — В его глазах застыла печаль. — Ты будешь моим величайшим шедевром. Я построю тебя из самых прочных материалов. Ничто не будет поспешным. Даже если на это уйдет целая жизнь… каждая маленькая деталь будет совершенной.

Ни один человек никогда не говорил «Я люблю тебя» так поэтично, как это сделал Теодор Рид.

Он пригнулся и провел губами по моим губам.

— Скарлет, — шепчет он, задыхаясь. — Мне так… невероятно…, — его голос дрогнул, — …несравненно… бесконечно жаль.

Мои губы раздвигаются, когда его язык скользит между ними.

— Я потрачу тысячу жизней, чтобы загладить свою вину перед тобой.

***

Когда я засыпаю, Тео забирает мои вещи из отеля и перевозит их в свою квартиру. Утром мы молча лежим на обломках наших эмоций. Я сползаю с кровати; мы обмениваемся грустными улыбками. Что еще остается сказать? Я хватаю одежду.

— Скарлет?

Я останавливаюсь перед тем, как завернуть за угол в ванную. Не поворачиваясь к нему, я просто слушаю.

Ничего.

Он может жить. Я могу жить. Мы можем преодолеть это. Но… часть нас умерла. Каждый день будет проверкой, достигли ли мы переломного момента. Раковая опухоль мести и лжи забрала слишком много? Надеюсь, что нет. Тео не нужно больше ничего говорить. Я чувствую тот же страх, что и в его голосе.

— Я прощаю тебя, — шепчу я. Это невозможно забыть. Это все, что я могу ему дать. Может показаться, что это ничто, но это все, что у меня есть. Это что-то.

Когда я выхожу из душа, он уже в своей комнате, укладывает все оружие обратно в сундук. Я на секунду замираю, чтобы полюбоваться его телом: без рубашки, с красивыми чернилами, в темных джинсах, с минимальным количеством волос на голове и лице. Я скучаю по его волосам.

— И что теперь? — спрашиваю я.

Он закрывает сундук и поворачивается, садясь на него, сложив руки между ног.

— Еда. Я покажу тебе, где я вырос. Может быть, нам попадется лошадь или две, и я научу тебя ездить верхом.

Сможем ли мы перешагнуть через остатки разрушений и двигаться вперед? Я улыбаюсь, потому что Тео пытается заложить фундамент для жизни, которую я даже не представляла. Я думаю, что она может быть хорошей.

Моя улыбка ослабевает.

— А Брэкстон Эймс?

Он протяжно выдохнул.

— У меня сейчас нет направления. Я провел годы, питаясь яростью, существуя в последствиях сожаления, живя ради мести. Если я позволю Эймсу уйти… что тогда?

Я пожимаю плечами, становясь между его ног и обнимая за шею.

— Тогда мы.

Его бровь морщится от боли, которую я узнаю. Попросив его выбрать нас, он, вероятно, чувствует, что подводит своих родителей. Я не хочу, чтобы он их подводил. Я хочу, чтобы он отпустил их. Это не жизнь, а Тео слишком молод, слишком талантлив, слишком любим, чтобы не иметь жизни, достойной статуса рок-звезды.

Медленно кивнув, он шепчет:

— Тогда мы, — словно ищет истинное значение этих двух слов.

Возможно, никогда не наступит день, когда он сможет полностью отпустить себя. Я думаю, что месть — это очень животная часть человеческого поведения, которая заложена в каждом из нас с рождения. Даже на самом базовом уровне материнского инстинкта — защитить своего ребенка — у людей есть такая способность. И как некоторые животные, мы можем приручить ее, контролировать, но она никогда не исчезает полностью.

Глава 37

Теодор

Улыбка на моем лице кричит о жалком ничтожестве. На краткий миг я забываю, что внутри меня все еще идет война. Возможно ли — возможно ли, что я все неправильно понял? Неужели моя цель — женщина передо мной? Потому что я не могу перестать ухмыляться. Скарлет Стоун на Тайби — это взгляд на женщину, которая настояла на том, чтобы у нее была своя лошадь для верховой езды, на женщину, которая скакала на ней с такой властностью, что у меня затвердел член, на женщину, которая сейчас обнимает нежного гиганта и смотрит на меня таким взглядом, будто говорит: «Мы можем его оставить».

— Попрощайся.

— Я хочу украсть его. — Она одаривает меня ухмылкой Чеширского кота.

Если бы это сказал кто-то другой, я бы рассмеялся. Что-то подсказывает мне, что, если бы ей дали шанс, она могла бы украсть этого породистого коня. Я не даю ей такого шанса.

— У меня есть кое-что еще, на чем ты можешь покататься.

Две идеальные брови вздергиваются.

— Я слушаю.

— Может быть, мы оставим лошадь и украдем хлыст.

Она целует лошадь и целеустремленно направляется ко мне.

— Кожаные сапоги для верховой езды тоже было бы здорово.

Моя гребаная молния вот-вот лопнет.

— Это точно.

— Встретимся в грузовике, мистер Рид.

Она проходит мимо меня.

— Куда ты собралась?

— Хочу своровать хлыст.

Продев палец в петлю ремня ее джинсов, я притягиваю ее к себе и перекидываю маленькое тело через плечо.

— Эй!

— Шшш. Ты напугаешь лошадей. — Я шлепаю ее по заднице.

Она борется всего две секунды, прежде чем ее тело обмякает. Я люблю ее капитуляцию.