И мы это сделали. Это было не так уж трудно. Мы не пошли в реабилитацию. Мы не прошли детоксикацию. Мы просто бросили.

Моя жизнь стала выглядеть по-другому, когда я перестал постоянно пить. Она не выглядела хорошо. Она казалась тупиковой. Я был взрослым. Я был отцом. Но после этого я был своего рода никем. У меня никогда не было настоящей работы. У меня никогда не было чего-то вроде карьеры.

Казалось, что я жил в тумане, и туман начал рассеиваться. Однажды я проснулся и понял, что никуда не двигаюсь. Мне было почти сорок лет. Я отставал на десять лет от всех, кого знал. Я только начинал делать то, что большинство людей закончило в двадцать, в свои почти сорок. В двадцать я делал то, что большинство людей делает в десять. Я чувствовал себя не на своем месте, и моя жизнь была вне контроля.

Мне не нравилось, как я жил. Кристин с трудом сводила концы с концами, и Джастин с Родни скучали друг по другу. Барбара и я решили, что лучший способ заботиться о всех — это жить вместе — снова.

Мы сняли дом на улице Куртнер, в районе Камбриан-Парк в Сан-Хосе. Это был четырехкомнатный стукко дом с огромными авокадо во дворе и большим старым яблоневым деревом в заднем дворе. Во фронтальном дворе было полно кустов роз, а яблоня была полна крыс. Нам пришлось срубить яблоню, чтобы избавиться от крыс.

Мы жили от зарплаты до зарплаты. У меня были деньги от государства. Кристин работала. У нее была работа на кухне в санатории Герман, доме престарелых для психически больных в Сан-Хосе. Барбара все еще работала в нашей даме Фатимской Вилле.

Я особенно ничем не занимался. Но теперь, впервые в жизни, мне стыдно было из-за этого.

Что со мной было не так? Я был готов признать, что я отличался, что со мной сделали что-то плохое. Но мне надоело быть хотелкой и бездельником. Всю свою взрослую жизнь я жил за счет государства и женщин, таких как Барбара и Крис. Я чувствовал, что обязан своим детям и женщинам, с которыми жил, жить лучше.

Итак, я поступил в колледж Филипс, частное учебное заведение с кампусом неподалеку от нашего дома, и начал заниматься компьютерными науками.

Это было немного страшно. Был 1991 год. Мне было сорок три года, и вокруг меня были дети на двадцать лет моложе меня. Я не учился в школе с Ранчо Линда — почти тридцать лет назад. Я боялся, что не справлюсь.

В основном у меня все шло хорошо. В некоторых классах мне удавалось даже быть лучше. У меня до сих пор сохранилось пара работ, которые я написал для своего преподавателя английского языка, миссис Дэвис. Одна из них называется «Травинка».

«Где-то есть травинка, которую не изменяли ни человек, ни машина, — писал я. — Она прорастет, вырастет и умрет, не получив признания от человека или животного. Сколько бабочек во всей своей великолепной красоте рождаются и летают по горным лугам, а вскоре умирают, и их красота так и не увидена и не оценена?»

Учитель поставил мне A и написал: «Это прекрасно, Говард. Это напоминает мне “Элегию” Грея».

Я провел два года в колледже Филипс. В 1993 году я получил степень AS. Я стал искать работу в качестве компьютерного мастера. Мне удавалось найти немного работы, но это не была настоящая работа. В основном друзья просили меня починить их Mac и PC. Они давали мне двадцать долларов за замену жесткого диска. Это был плохой способ заработать на жизнь.

Я, вероятно, продолжал бы так, если бы не случились две вещи, которые перевернули мою жизнь с ног на голову.

В начале 1994 года умерла моя бабушка Бу. Ей было девяносто шесть лет. Она жила одна в доме в Купертино. Однажды воскресным утром она приготовила себе завтрак, села в свое любимое кресло, включила телевизор и умерла.

Через пять месяцев я чуть не последовал за ней. 7 июля 1994 года у меня случился сердечный приступ.

Утром я проснулся с болью в животе. Это было не так уж необычно. Я вел очень нездоровый образ жизни. Я курил три пачки сигарет в день. Пил кофе. У меня были плохие пищевые привычки. Иногда я ел четыре или пять чизбургеров из Jack in the Box в качестве полдников, а затем приходил домой и обжирался на ужин. Я помнил, что испытывал боль в животе накануне. Я не думал, что это что-то важное.

Но боль стала усиливаться. Вскоре я вспотел, и меня начали охватывать ознобы. У меня были горячие и холодные приступы, и боль была сильной. Барбара сказала, что я должен сходить в поликлинику и обследоваться.

Я уже решил, что у меня не было сердечного приступа. Я был в отрицании практически сразу, как только почувствовал боль. Я был уверен, что это всего лишь проблемы с желудком.

Сотрудники клиники были не так уверены. Они считали, что мне следует сделать рентген грудной клетки и ЭКГ. Они хотели, чтобы я пошел в больницу на обследование.

Ну, мне не было так плохо. Я решил, что, если бы у меня был сердечный приступ, я бы знал об этом. Я помню, что вышел из клиники и закурил. Я думал: если я все еще могу курить, значит, это не сердечный приступ, верно?

Через час я почувствовал себя еще хуже. И мы пошли в больницу. Техники сделали мне ЭКГ, затем отвели меня в радиологию. Они даже не успели сделать первый снимок, как несколько человек вбежали и сунули меня в инвалидное кресло.

«Это серьезно», — сказали они. — «У вас сердечный приступ».

Но вместо того чтобы отвезти меня в отделение интенсивной терапии, они отвезли меня в службу расчетов, где заставили меня и Барбару заполнить миллион форм.

Я был очень напуган и зол. Я собирался умереть, а они заставляли меня заполнять кучу форм!

Врачи держали меня в отделении интенсивной терапии пять или шесть дней. Кардиолог сказал, что кусочек жира заблокировал одну из главных артерий моего сердца, но потом прошел через нее и больше не был проблемой. Я должен был умереть, но со мной все будет в порядке.

Мой отец пришел навестить меня. Также пришли мои мальчики. Пришла Крис. Все они собрались вокруг меня.

Я никогда больше не курил сигарету. Та, что я закурил возле клиники,