В конце концов ему отказали в просьбе сопровождать Марию-Барбару в Динан, удалось только договориться о том, что назавтра Мелина принесет в тюрьму чемодан с одеждой для узницы.

Она ушла, не сказав ни слова на прощание, не оглянувшись на этот дом, душой которого была, на этих детей, для которых она была кормилицей, матерью, землей… Эдуард поднялся наверх и заперся в комнате на втором этаже. Он вышел только вечером на следующий день. Накануне нас покинул человек в расцвете своей второй молодости, теперь мы увидели, как навстречу нам спускается механической походкой старик, с измученным лицом и округлившимися неподвижными глазами слабоумного.

* * *

Если для Эдуарда арест Марии-Барбары с шестнадцатью работницами мастерских и приюта был началом старости, то для нас он означал конец детства, вхождение в юность. Зачатый в лоне матери, вынашиваемый в ее животе, родившись, ребенок попадает в ее объятия, приникает к ее груди. Но приходит день разлуки, нужно рвать связь с родной землей, самому стать любовником, мужем, отцом, главой семьи.

Рискуя надоесть, я все же повторю, что двойное зрение близнецов богаче, глубже, истиннее обычного, это своего рода ключ к откровениям, даже в области, касающейся обыкновенных непарных. Действительно, обычный ребенок, не близнец, чувствует свою обездоленность, он поражен с рождения неустойчивостью, он не уравновешен другим, он будет страдать от этого на протяжении всей жизни, с отрочества он будет искать альтернативу несостоявшемуся единению в браке, несовершенном, ограниченном, подверженном всем катастрофам, освященном мнением общества. Потеряв устойчивость, он будет опираться на таких же слабых, как он сам. Из их неверных движений рождается время, семья. Человеческая история. Старость…

(Маленькие девочки играют с куклами, мальчики с плюшевыми мишками. Полезно сравнить интерпретацию этих игр с точки зрения «непарных» с точкой зрения близнецов. Обычное рассуждение состоит в том, что девочка, играя с куклой, репетирует будущую роль матери. И что же? Можно ли с такой же уверенностью утверждать, что и мальчик, играя с плюшевым мишкой, готовится к предназначению отца? А как же быть с тем фактом, что близнецы любого пола никогда не играют ни в куклы, ни с плюшевыми мишками? Конечно, это можно было бы объяснить особенностями сексуальности близнецов, не стремящихся к воспроизведению себе подобных. Но странности близнецов нельзя объяснять в терминах обычных одиночных людей. Правда, если я никогда не просил плюшевого мишку, это оттого что у меня уже был один, к тому же еще и живой, мой брат-двойник. Для обычных детей ни кукла, ни мишка не служат, конечно, подготовкой к будущему отцовству или материнству. Ребенка совершенно не интересует его будущая родительская роль. На самом деле, он просто не может утешиться в своем одиночестве, он видит в кукле или мишке своего брата-двойника или такую же сестру, которой ему не хватает.)

Обычный ребенок вырывается из семейного круга и ищет партнера, с которым он мог бы образовать пару. Исчезновение Марии-Барбары резко перенесло Жан-Поля из детства в юность, но юность эта была близнецовая, сильно отличающаяся от взросления одиночки. И если подросток-одиночка вынужден искать несовершенного партнера, далеко, по всему миру, то близнецу и искать не надо, он находит его сразу же, это — его брат-двойник. В то же время можно — и нужно — говорить об отрочестве близнецов, резко отличающемся от их детства. До проклятого 21 марта 1943 года Мария-Барбара связывала нас. Она была тем источником, из которого каждый из нас мог пить, не заботясь в этот момент о своем брате. Но когда Мария-Барбара исчезла, инстинктивный порыв бросил нас друг к другу. Отчаяние, страх, смятение пред лицом несчастья, разрушившего нашу вселенную, окружали наш союз, омраченный горем и увлажненный слезами. Но разрушение Звенящих Камней было только оборотной стороной более глубокой реальности: уход Марии-Барбары наделил нас чувством неотменимости нашего союза. Мы поняли, что каждый из нас больше не должен искать глубокой общности с кем-то кроме брата. Ядро, соединившее в себе близнецов, покатилось в бесконечность, освобожденное от материнской подпоры, на которой оно до сих пор покоилось.

Как только наш союз стал теснее, мы стали задумываться над тем, что он стал уязвимее. В этом была виновата юность, юность близнецов: мы стали единственными владельцами нашего братства, и только в нашей власти было укрепить или разбить его.

Приостановка работ в мастерских, возвращение в семьи некоторых сирот из Святой Бригитты, внезапная старость Эдуарда, потерявшего всякий интерес к жизни, — все эти последствия депортации Марии-Барбары и шестнадцати жителей Звенящих Камней совпали с созреванием нашей близнецовой клетки. Я уже говорил, что мы никогда не играли ни с куклами, ни с мишками. В это время у нас — повзрослевших — другой предмет стал фетишем, в эту степень его возвел Жан, это была игра в Беп. Речь идет о целлулоидной сфере, наполовину заполненной водой. На поверхности жидкости плавали и сталкивались две маленькие утки с зелеными шейками. На первый взгляд эти утки были абсолютно одинаковыми, но мы научились их различать по микроскопическим признакам, и у каждого была своя. Испепеленные Звенящие Камни погибали, а близнецовый шар с плавающими в нем уткой-Жаном и уткой-Полем закрывался для всего постороннего мира тем плотнее, чем мрачнее этот мир становился.

Увы, Жан-кардашник не замедлил испортить игру в Бепа и предать близнецовую солидарность.

* * *

Эдуард стал тенью самого себя. Фабрика под руководством Леплорека приходила в упадок, а в Кассине царствовала Мелина. Мы узнали, что наших депортированных вывезли из Франции. Война ужесточалась. Немецкие города были перепаханы бомбами. Сапоги оккупантов топтали нашу страну. Об узниках — никаких вестей, только непроизносимое название места, где они содержались: Бухенвальд.

Случайно оказавшись в Ренне, Эдуард навестил своего бывшего преподавателя немецкого в Фаворском лицее, где он учился.

— Мы вместе искали на очень подробной карте Германии, но не нашли такого города, — рассказывал он, вернувшись. — Кажется, это означает Буковый лес. Это успокаивает, правда? Может быть, их заставляют валить лес? Не представляю Марию-Барбару с топором…

В следующем году произошел странный эпизод, который так и остался необъяснимым. Однажды утром Эдуард собрал нас всех в большом зале. Он ничего не стал произносить. Вкус к этому он утратил с того проклятого дня. Но он обнял нас с особенным чувством, и мы заметили, что под пальто на нем была трехцветная перевязь мэрии нашей коммуны. Он отправился в Динан. Вечером он вернулся еще более подавленным и разочарованным, чем когда-либо. Опять же, я могу только делать предположения о цели этой загадочной и торжественной поездки. Но мне известно, что через два дня группа новых «террористов» — тогда так называли повстанцев — была расстреляна в Динане. Повсюду развесили объявления с их именами и фотографиями, с текстом приговора, подписанного полковником, командующим этим районом. Самый молодой из них — ему было восемнадцать лет — происходил из сосед ней деревни, и, очень возможно, что Эдуард знал его семью. Я не думаю, что как бы ни была велика его наивность, он поехал в Динан за тем, чтобы просить пощады для этого ребенка. По некоторым сведениям, подтвержденным его торжественным прощанием в тот день, он ездил, чтобы попросить иной милости у полковника динанской комендатуры: он хотел занять место юного повстанца перед расстрельным взводом. Разумеется, ему просто рассмеялись в лицо. Великолепная смерть, которой он добивался, не имела никакой выгоды для оккупационных войск, разве еще больше опозорила бы их. Его прогнали, и он никогда не рассказывал об этом ни одной живой душе. Бедный Эдуард! Он был обречен видеть, как вокруг погибают юные и любимые, а самому брести своей дорогой к болезненной деградации и старческой немощи, к смерти в своей постели.