— Конечно, дорогой… значит, платье и тюльпаны…

— А вам костюм из зеленого сукна… в полосочку… — Себастьян закатил очи, верно представляя, до чего хорош будет ведьмак в оном костюме. — И шейный платок тоже зелененький, но болотнего оттенку… на пороге храма нас встречают девочки в голубеньких платьицах и сыплют розовые лепестки…

Себастьян скосил черный глаз и, убедившись, что Аврелий Яковлевич слушает рассказ превнимательно, продолжил:

— А потом ресторация… в «Короне» гуляли бы… и нас поздравляют, подарки дарют… всенепременно сервиз с позолотою… а еще льняные простыни… и в полночь мы отбываем в нумера для новобрачных.

Аврелий Яковлевич только кивнул, крепко подозревая, что до скончания своей жизни сохранит нелюбовь к нумерам для новобрачных.

— А там… там… — ненаследный князь едва не задохнулся от избытка эмоций, — там я бы доверчиво прильнул к вашей широкой груди…

…в последний миг он отпрянул, но Аврелий Яковлевич тоже умел при надобности передвигаться быстро. И, поймав старшего актора за хвост, дернул.

— Ай! Аккуратней с хвостом! Он, за между прочим, нежный! — возмутился Себастьян, на сей раз непритворно.

Ведьмак не ответил, но хвост отпустил, прежде взявши ненаследного князя за руку. И на себя потянул. Себастьян тянуться не желал и босыми пятками в траву уперся.

— Что это вы делаете, Аврелий Яковлевич? — с подозрением поинтересовался он.

— Как что? Позволяю тебе… как это… прильнуть к моей могучей груди…

— Широкой.

— Ладно, пусть будет широкой. Вот она, можешь льнуть сколько захочешь…

Себастьян, однако, щедрым предложением пользоваться не спешил. Напротив, свободной рукой он в эту самую грудь уперся.

— Я… мужчина порядочный… — Он ерзал, пытаясь высвободиться, что, однако, не получалось. — Я к чужим грудям льнуть могу только после свадьбы!

— Надо же, какие перемены… скажу Евстафию Елисеевичу, он премного обрадуется, а то, знаешь, ему твои похождения сильно на нервы действовали.

— Ревновал? — с затаенной надеждой поинтересовался Себастьян.

— Боялся, что голову твою дурную открутят. Но не бойся, оженят нас быстро. Я у ее величества разрешения попрошу, чай, не откажет… так что…

Себастьян пыхтел.

— Не сопротивляйся, глупенький. — Аврелий Яковлевич свободною рукой погладил князя по голове. — Я некогда в одиночку на рулевом колесе стоял… да не штилем, а в самую бурю… и не обижайся… Гавел для меня ничего-то не значит…

— Все вы так говорите…

— Я его сегодня же выставлю… за-ради нашею с тобой большой любви…

Ненаследный князь уперся в грудь лбом и замычал.

— Я ж не знал, — с неизъяснимой нежностью произнес ведьмак, — что ты ко мне всерьез… сам подумай, кто я? Всего-то старый ведьмак… четвертую сотню лет разменял… и происхожденья самого простого… и из себя-то обыкновенный. А ты — княжьих кровей… молодой… красивый.

Аврелий Яковлевич усилил нажим.

— По тебе вон бабы сохнут… и не только бабы… чем мне оставалось разбитое сердце утешать? Только…

Себастьян слабо всхлипнул.

— Ничего… теперь-то мы будем вместе. Обещаю!

И руку разжал, правда, упасть Себастьяну не позволил, схватил за шиворот, приподнял.

— М-может, не надо вместе? — слабо поинтересовался ненаследный князь.

— Как не надо? А платье?

— Обойдусь.

— Белое и со шлейфом в двадцать локтей… — Аврелий Яковлевич погладил князя по щеке. — И девочки с лепестками роз… и ночь наша первая брачная. Или грудь моя разонравилась? Нехороша уже стала?

— Хороша, — сдавленным голосом произнес Себастьян. — Чудо до чего хорошая у вас грудь…

И похлопал еще.

— Но я… как бы сейчас вдруг понял, мне бы побольше… помягче… и без бороды…

— Ради тебя, мой драгоценный, сбрею!

— Не надо! — Вот теперь Себастьян испугался по-настоящему: шутка как-то перестала быть шуткой. Бороду свою ведьмак отращивал долго, холил, лелеял и смазывал розовым маслицем, тем самым, высочайшего качества из лавки купца Соболевского.

Отчего-то вспомнились вдруг слухи, которые ходили о морских порядках, и что женщин Аврелий Яковлевич недолюбливает, стережется… и что о романах его, ежели и были таковые, никто-то не знал…

— Отчего? Мне для тебя бороды не жаль!

— Н-но… в-ваша борода, Аврелий Яковлевич, государственное достояние и…

— Дурень, — ласково сказал ведьмак, подзатыльником наградивши. — Впредь думай, с кем шутки шутишь. А то ведь не смешно выйти может.

— Вы… — Себастьян с немалым облегчением выдохнул: — Вы… Аврелий Яковлевич… весельчак, однако.

— Ты не представляешь какой.

— И представлять не хочу.

— От и правильно, Себастьянушка. У ведьмаков чувство юмора имеется, конечно, да вот беда, уж больно оно специфическое. Нормальные-то люди его не разумеют. Вот и выходит… непонимание. Есть будешь?

— Спрашиваете. — Себастьян устроился на траве. — Я в последние дни только и думаю о том, как бы пожрать и как бы поспать.

— Ничего, — ведьмак вытащил из сумки промасленный сверток, — вот закончится дело, и поедешь в отпуск, я Евстафия Елисеевича самолично попрошу, чтоб тебе роздыху дал. А то мало ли… вдруг и вправду разумом тронешься…

Себастьян промолчал, отчасти потому, как рот его был занят: в свертке оказался холодный кабаний бок, отчасти потому, что спорить с ведьмаком — занятие изначально неблагодарное, обреченное на неудачу.

Аврелий же Яковлевич, наблюдая за ненаследным князем, маялся муками совести, которая, несмотря на уверения злопыхателей, у него все ж имелась. И ныне совесть эта нашептывала, что отдых — дело, конечно, хорошее, да только шансов дожить до него у ненаследного князя не так чтобы много. Нет, не сказать, чтоб вовсе не было, однако же…

И не в одном Себастьяне дело.

Легли карты одна к другой чужим пасьянсом, и поди попробуй нарушить узор, да так, чтоб хозяйка до поры до времени не прознала. Оттого и придется иных людей использовать, да без их на то ведома, пусть и претило подобное Аврелию Яковлевичу. Впрочем, с совестью своей он договорится, небось не в первый раз. А ныне требовалось заручиться согласием Себастьяна, каковой, как подозревал ведьмак, плану вовсе не обрадуется.

— Дело тут такое… личное, Себастьянушка, — признался Аврелий Яковлевич, сожалея о том, что трубку свою в нумере оставил. — Лет этак двести тому угораздило меня жениться.

— Вас?

— А что тебя удивляет? Не одному тебе моя широкая грудь по вкусу пришлась. И бороду она любила… да…

Ненаследный князь благоразумно заткнул себе рот куском кабанины, которую закусывал малосольными огурчиками.