– А теперь?

Гвоздила поднял левую.

– Вроде, двоится… Это от шмурдеца. Едкий, з-зараза!..

– Едкий, говоришь? Тогда пей и слушай. Началась эта бодяга пять лет назад…

Малец на сундуке безнадежно захныкал.

Странные гости подсели к ним в таверне «Осёл и Роза», в портовой части Бадандена. Михаль Ловчик, Санчес Прочухан и еще двое кузарей – Франтишек Дубарь и Перчёный Лис – зашли туда промочить горло перед трудами неправедными. Странники же заявились в таверну, когда воровской квартет не успел пропустить и по первой кружке. Сразу направились к их столу, хотя свободных мест вокруг хватало. Расселись по-хозяйски, махнули тавернёру Ляху Варенику:

– Эй! Бутыль «Чикимальпы»!

Черный малабарский бальзам «Чикимальпа» – пойло редкое, дорогое. По башке бьет веселей кувалды. Похоже ввинчивает, если накуриться трухи от горных сыроежек, растущих в окрестностях Рагнарского ущелья. И похмелья от «Чикимальпы» не бывает. Либо встанешь наутро бодрый и полный сил, либо вообще не встанешь.

Останешься лежать забальзамированный.

От закуски судари-странники отказались. Было их трое: один постарше, с аккуратной бородкой цвета черненого серебра, и двое помоложе – румяные, плечистые крепыши. Видать, отец с сыновьями. Сословие? род занятий? – по одежде не разобрать. Наряд добротный, без лишней роскоши; шпаг нет, при поясе – изящные кинжальчики в ножнах. Не местные, это точно. Местные тесаки предпочитают.

Дубарь рогом попереть хотел, набычился и передумал.

Послал к Нижней Маме, для форсу.

– За хороших людей, – поднял кубок сребробородый. – За мастеров хитрого дела.

Выпил и глядит со значением.

Кто за тебя здравицу поднял, того и бык не бодает. Дубарь кивнул, Перчёный Лис себе налил; балагур Санчес за словом в кошель не полез, ответ задвинул. Слово за слово, подсели странники ближе. А как бутыль приговорили, так старшой и говорит: знаем, кто вы такие, но нас это нисколько не смущает. Даже наоборот. Хотите, чтоб руки ваши в два раза ловчее да проворнее сделались? Чтоб силы прибавилось?

Прочухан хмурый стал, насупился.

– Волшба? – спрашивает.

– Она, родимая, – хохочет сребробородый.

– А взамен что стребуете?

– А ничего. Еще и сами приплатим.

– Лезла мышь за сыром, – гнет свое Санчес, – да накрылась хвостом. Какой у вас с того интерес?

– Способ новый хотим в деле опробовать, – объясняет старшой. – За то и деньги платим. Если увидим, что всё путём срослось – со следующих плату брать будем, и немалую. Как интерес, подходит?

– Мимо проходит, – встал из-за стола Санчес. – А вдруг у тебя волшба винтом завьется, и вырастут у меня вместо рук жабьи лапы? Или драконий хвост из задницы высунется? Ищи дураков! Гоните вы их, кузари, в тычки. От стола подальше.

И ушел. Даже пиво не допил.

Остались трое на трое. Долго сребробородый кузарей убалтывал, еще пару бутылей выставил, с закуской… Перчёный Лис вышел до ветру и не вернулся – решил, хитрован, в нору уйти, от искуса подальше. Перчёный, он за милю чует, когда линять пора. Тут бы и Михалю с Франтишеком задуматься, да бальзам с пивком в голову ударили, дуплетом. Больно заманчиво все выглядело. Еще и деньжат обещали…

Что было потом, Михаль не помнил. Очнулся утром, в мансарде, которую снимал у одной пригожей вдовы. Долго не мог взять в толк: спит он, бредит, или подхватил гнилую болезнь? Его бросало то в жар, то в холод; обстановка мансарды плыла перед глазами, подергиваясь дымкой, и вдруг проступала с неправдоподобной четкостью, позволяя разглядеть мельчайшую соринку в дальнем углу. Тело казалось чужим, купленным в лавке старьевщика. Михаль представлялся себе огородным пугалом, набитым соломой. Солома распирала изнутри, толкалась острыми жесткими стеблями, пытаясь выбраться наружу колким острием – от жуткого зуда он едва не сошел с ума.

В углу торчал горбатый призрак, вонял кладбищем и грозил когтистым пальцем: «Не чешись, козлом станешь!» Михаль кричал призраку, что будет чесаться, чем бы это ни обернулось, и чесался, только зря – зуд усиливался.

Спасибо вдовушке: сообразила, что постояльцу худо, вызвала казенного лекаря-дармоеда, и три дня отпаивала жильца бульоном из свиных ножек с молоком. Лекарь явился пьяным в дупло, грозился пустить кровь, бормотал невнятицу про какого-то Делирия Тременса, наверное, своего дружка по врачебному ремеслу. На фартовой «кафке» делириями звали тех, у кого темку вкрай скнюкало, так что Михаль обиделся и дал грубияну по шее. Да не рассчитал силы – лекаришку кубарем унесло за дверь, на том курс лечения и закончился.

На четвертое утро он проснулся с головой ясной и пустой до колокольного звона. В теле ощущалась невыносимая легкость бытия. Горбун-призрак ушел, запах погоста выветрился. «Уж не сдох ли я?!» – с тревогой подумал вор. Однако нашел рядом стопку лепешек с творогом, прогнал дурные мысли и набросился на еду. Запив лепешки кувшином грушевого кваса, он пришел к выводу, что жизнь прекрасна.

Обследовав тайник, где хранил заначку, Михаль обнаружил кожаный мешочек с сотней золотых дхармов, новеньких, труррской чеканки. Откуда взялось золото, как оно оказалось в тайнике – этого Гвоздила вспомнить не мог, хоть убей. Мешочек являлся бесспорным доказательством, что договор с колдунами не привиделся во хмелю. Раз так, значит, колдуны сделали благое дело и удалились?

Иначе не заплатили бы, верно?

Михалю немедленно захотелось проверить свежие таланты в деле. Сломав кулаком дубовый табурет, вор обозвал себя делирием (прав был лекаришка!) и решил от дальнейших опытов подобного рода воздержаться. Сила есть, теперь ума надо.

Осталась ли в пальцах прежняя ловкость?

Первый срезанный кошелек показал: осталась, и удвоилась. Ай да сребробородый, ай да благодетель! От избытка чувств вору хотелось найти колдуна и украсть для него звезду с неба. Мало того: пользуясь новой хваткой, Михаль полюбил бороться на пальцах в таверне «XXXIII богатыря», и частенько побеждал – хоть в командной «пальцовке», хоть в индивидуальном «мизинчике», полной мерой огребая восторги зрителей и честный выигрыш. Здесь и получил почетную кличку – Гвоздила. Веди он более экономный образ жизни – за три-четыре года скопил бы на безбедную старость, уйдя «в завязь». Однако жил днем сегодняшним: крал, пил, гулял.

– Ты б Дядю Фарта не подначивал, – заметил как-то старый знакомец, Перчёный Лис. – Неровен час, сглазишь… за тебя награду уж назначили…

Гвоздила в ответ расхохотался и спросил у Лиса: куда подевался Франтишек Дубарь?

– Не знаю, – хмуро ответил Перчёный. – С того дня не виделись. Может, умотал лучшей доли искать…

Не договорил, плюнул и ушел.