— И Фоули дал тебе право рыться в моей лаборатории? Велел тебе тайком пробраться туда и посмотреть, что там есть?

— Простите, милорд, но утром я был в библиотеке. Я не совсем понимаю, в чем вы меня обвиняете.

— Думаю, ты прекрасно все понимаешь! — взревел он, огрев хлыстом ближайший ко мне стул, так что на бархатной обивке отпечаталась полоса. — Я не олух, за которого ты меня принимаешь. Дверь, ведущая в мою лабораторию из коридора, всегда заперта изнутри. Но сегодня утром я обнаружил, что она открыта.

На мгновение библиотеку окутала тревожная тишина. Он сверлил меня сердитым взглядом, а я пытался собраться с духом.

— Простите, милорд, но какое отношение это имеет ко мне?

— Самое прямое. Вчера вечером в доме были только ты, Ярроу и миссис Каммингз. И, поскольку слуги не смеют входить туда, значит, это ты рыскал в моих покоях до моего приезда. Не знаю, зачем ты заходил в мою лабораторию и что надеялся там найти, но скажу тебе так: твое счастье, что ничего не повреждено. Иначе я отстегал бы тебя до полусмерти.

— Милорд, — произнес я, — позвольте, я все объясню. Вчера я заглянул в ту комнату случайно. Я искал миссис Каммингз и, увидев, что ее там нет, тотчас же вышел. Я даже не понял, что это за комната…

— Что бы ты ни сказал в свое оправдание, я своего мнения не изменю. Ты ничем не лучше своего покойного друга, такой же мошенник и негодяй, и я больше ни секунды не потерплю твоего присутствия в этом доме. Проваливай и впредь не смей появляться здесь, не то тебе ох как не поздоровится. В лучшем случае попадешь в тюрьму за воровство. — Он впился в меня неприятно пронизывающим взглядом и опять двинулся ко мне, хлыстом постукивая по бедру. Я не мог не почувствовать затаенной угрозы в его поступи. Я не сомневался, что он жестоко отомстит мне за мой проступок, если я не уберусь побыстрее с его глаз. Даже не пытаясь возражать, я поспешил на чердак, благодаря Господа (и Элизабет) за то, что Роберт Монтфорт не заподозрил ужасной правды. Если б он знал, что я заходил в его покои не до его приезда, а после, если б догадался, что я был свидетелем интимной сцены, он не дал бы мне уйти безнаказанным.

Я не стал дожидаться, когда Роберт докопается до истины. Спустя пять минут я уже собрал свои вещи, оставил Конни на ее койке записку, в которой начеркал крупными буквами, что мне пришлось внезапно покинуть Хорсхит, но я пока поселюсь в соседнем селении Хиндлсхэм. Я проезжал через эту деревню несколько раз по пути в Хорсхит и обратно. Она лежала поблизости, хотя и достаточно далеко, и мне было любопытно побывать там еще по одной причине. Я пообещал Конни, что буду поддерживать с ней связь, и попросил передать наилучшие пожелания миссис К. Затем, ни с кем не попрощавшись, выскользнул из дома.

Селение Хиндлсхэм лежало в пяти милях от Хорсхита, и я шел до него по Кембриджской дороге целый час. Оно было крупнее, чем Хорсхит, почти что маленький городок — ухоженные газоны, в эту пору посеребренные морозом, церковь с остроконечной крышей, бакалейная лавка — небольшая, но с хорошим ассортиментом товаров, — десяток опрятных домов, сложенных из камня медового оттенка. В стороне от центра тянулись вдоль дороги хижины поменьше и победнее. Постоялый двор — низкое здание с облицовкой под цвет слоновой кости и большой конюшней на задворках — находился напротив церкви. Когда я добрался до Хиндлсхэма, уже стемнело и часы на церкви отбивали шесть ударов. В окнах трактира горели яркие свечи, словно зазывая меня туда, где, я знал, мне будет тепло и уютно. Хозяин постоялого двора, Сэмюэл Мортон, нашел мне комнату, служанка положила в постель теплый горшок и растопила небольшой очаг. Мортон сказал, что через час приготовит для меня скромный ужин — мясной бульон и хлеб с ветчиной, а до того времени я могу отдыхать.

Естественно, после всего, что я пережил за день, общаясь с мисс Аллен, Элизабет и Робертом Монтфортом, не говоря уже про найденный палец, я был рад уединению. Мне требовалось время, чтобы все осмыслить. Я сел у очага и на мгновение закрыл глаза, потом достал письмо Элис, довольный, что наконец-то могу спокойно и внимательно его прочитать. С приятным трепетом в душе я повертел в руке пакет, рассматривая ее красивый почерк, и развернул страницы.

8 января 1755 г.

Натаниел,

Пишу вам вдогонку, ибо уверена, что вы с нетерпением ожидаете от меня новостей.

После вашего отъезда я, как вы и просили, отправилась на Хаттон-Гарден искать бывшего смотрителя сиротского приюта Джеймса Барроу. Мне не сразу удалось напасть на его след, ибо в том районе уже давно нет обитателей с такой фамилией. В конце концов, я случайно вышла на нужную улицу, и старая прачка с лавочником, которые живут там последние двадцать лет, вспомнили его. Они оба поведали мне о постигшем его несчастье.

Сыпной тиф в две недели унес всю его семью, то есть самого мистера Барроу, его жену и всех его домочадцев. Выжила только младшая дочь, которая в то время гостила у родных. Лавочник клянется, что ее звали Марта, и также вспомнил, что она вышла замуж за конюха из Кембриджа. Располагая этими сведениями, я взяла на себя смелость послать письмо приходскому священнику с просьбой сообщить о ее местонахождении. Надеюсь, он вспомнит девушку (или найдет о ней записи в книгах), у которой умерли все родные во время эпидемии в Лондоне, откуда она переехала несколько лет назад, выйдя замуж за местного жителя. Таким образом, будем молиться, чтобы никакое несчастье не постигло Марту и чтобы на мой запрос быстро пришел ответ. Уверена, что вскоре смогу сообщить вам ее адрес, и, поскольку вы сейчас в тех же краях, возможно, вы захотите нанести ей визит.

От соседей мистера Барроу я также узнала, что он был очень добрый человек. По словам прачки, он всегда старался для других больше, чем следовало. Это его и сгубило. Он заразился от одного из своих подопечных и умер — где же справедливость? Зная это, я уверена, вы согласитесь, что, если бы мистер Барроу нашел на крыльце в день открытия приюта брошенного ребенка, вряд ли он стал бы отправлять его в работный дом. Скорее уж постарался бы куда-нибудь пристроить малыша. Вопрос: куда?

А теперь еще об одном деле, которое меня тревожит. В нашу последнюю встречу вы выразили опасение, что жизнь и смерть Партриджа для вас полная загадка, которую вам никогда не разрешить. Но, услышав легенду о Дедале, вы изменили свое мнение. Ее сюжет вы восприняли как откровение, как символ судьбы, постигшей вашего друга.

Честно говоря, Натаниел, я думаю, вы заблуждаетесь. В растерянности мы зачастую пытаемся облегчить свое бремя, обращаясь к отвлеченным понятиям. Чего проще сослаться на историю, миф, звезды, некие события сверхъестественного характера, так сказать, на волю Божью, хотя на самом деле все это не более чем неверное истолкование случайного стечения, обстоятельств. Легенды созданы для развлечения; мы совершаем большую ошибку, ища в них объяснения тому, что иначе не поддается нашему разумению. Еще одно предназначение легенды — внушать нам утешительную мысль о том, что мы не одиноки в своих исканиях и переживаниях. Я не знаю, что приключилось с Партриджем. Как и вы, я считаю, что история его жизни имеет какое-то отношение к его смерти, но я также уверена, что мы гораздо быстрее раскроем все тайны, если не будем мешать реальность с мистикой.