Недостатков у жены было больше, чем прелестей. Во-первых, она была не просто озабочена своей внешностью — она была буквально помешана на ней. Мама проводила долгие часы в косметических салонах, магазинах и тренажерных залах. То время, которое у нее оставалось, она тратила на мужчин. Это был ее второй недостаток. И третьим ее недостатком был темперамент, который, собственно, и объяснял любовь к мужчинам и в какой-то мере оправдывался внешним видом — разве красивая женщина, которая, помимо всего прочего, знает силу своего обаяния, может быть не темпераментной?

Мама красила ногти в тон домашних кимоно, а кимоно, в свою очередь, должны были соответствовать цвету мебели и стен в той комнате, где она принимала гостей. К завтраку она даже в шесть утра спускалась накрашенной, причесанной и благоухающей. Смысл существования мамы заключался в ней самой и во мне. Когда я подросла и пошла в школу, на мне были платья от лучших дизайнеров мира, а мои туфли стоили таких денег, что бедная семья могла прожить на эту сумму как минимум две недели. Мама, к тому времени уже известный модельер (хотя тогда марка «Гвен Астер» еще не стоила таких денег, каких она стоит теперь, пусть и являлась знаком отменного качества и идеального вкуса), водила меня на приемы и показы мод, где пили дорогое шампанское и блистали бриллиантами. Водила без отца, так как он постоянно работал. На месте отца были другие мужчины, каждый раз разные, но как на подбор — мужчин мама умела выбирать не хуже, чем правильный тон помады, нужные туфли или фасон вечернего платья, а, может, даже и лучше.

«Маленькая Иззи» получала в подарок швейцарский шоколад, изготовленный в количестве десяти экземпляров — только для тех, кто мог позволить себе его купить, эксклюзивных кукол и ворохи дорогой одежды. В обмен на всю эту прелесть с меня брали обещание «ничего не говорить папе». Маленькая Иззи ничего не говорила папе, потому что тогда еще ничего не понимала.

Поняла она позже, уже после того, как отец ушел из дома, предварительно выплатив маме до цента все, что требовал ее адвокат — помимо приличной суммы, которую подразумевал надлежащий пункт брачного контракта. «Он прохлопал свое счастье, Изольда», говорила мне мама, когда мне было шестнадцать, и мы сидели на кухне ночью за бокалом вина. Я не стеснялась ни пить, ни курить при ней, не боялась рассказывать ей самые личные вещи, даже те, которые касались моего первого опыта с мужчиной. И не могла представить, что может быть иначе. «У мужчин это хорошо получается — хлопать ушами в тот момент, когда нужно ухватиться за счастье и не отпускать его. Если хоть один из них сказал бы мне: „Я не отпущу тебя“, то я бы осталась. Но что-то подсказывает мне, что мне этого не скажет никто».

Конечно, в чем-то мама была не права. Но эта фраза так крепко врезалась мне в память, что я возвращалась ней регулярно. Думала я об этом и теперь, выбравшись из ванны и разглядывая себя в большое зеркало. Мужчины будут дарить подарки, клясться в вечной любви и обещать золотые горы. Но фраза «Я не отпущу тебя», после которой хочется возвращаться к человеку еще и еще, а потом не уходить вовсе, для них слишком страшна. Маме так никто и не сказал ее. Да и мне тоже. Ну, да о чем я? Кажется, сегодня я пообещала себе не думать о ерунде, и планировала поразвлечься. Я не развлекалась уже целую вечность. Саймон и Вивиан — не в счет.

Я внимательно оглядела лицо, собрала волосы, рассмотрела шею и повернулась к зеркалу спиной, пытаясь поймать отражение. Еще никогда в жизни я не была так довольна своим внешним видом. Шрамы испарились, а кожа вернулась в то состояние, когда ей еще не нужны были услуги пластического хирурга. Хотя, конечно, я не страдала комплексами, связанными с внешностью. Мама научила меня любить себя и относиться к себе как к произведению искусства, как к иконе — как снаружи, так и изнутри — и требовать такого же отношения от мужчин. Требовать было лишним — и внешне, и внутренне я была полной копией матери, и мужчины начали смотреть на меня еще до того, как я «получила законное право отвечать», то есть, до того, как я стала совершеннолетней.

Женщины тоже смотрели на меня. В основном, с завистью. Поэтому у меня никогда не было подруг. Они не могли понять, как я при такой озабоченности своим внешним видом не думаю о том, что у меня кривые ноги или маленькая грудь, и не имею подруг для того, чтобы сравнивать их с собой и облегченно вздыхать, осознавая, что на свете есть более уродливые, чем я, создания. Реже они смотрели на меня с желанием, и я всегда отвечала тем же: часть маминого темперамента досталась и мне, и я считала глупым отказывать себе в чувственных удовольствиях. Если не считать редких приступов меланхолии, я находилась в полной гармонии с собой.

Подумав, я решила, что не буду надевать выбранное до этого длинное платье, и остановила свой выбор на коротком и более откровенном. Длинное выглядело бы более игриво, но мне впервые за много лет хотелось, чтобы все мужчины (а мужчин в клубе было больше, чем женщин, и я это знала) смотрели на меня неотрывно и раздевали глазами. И еще мне хотелось, чтобы в этот момент там присутствовали и Вивиан, и Саймон. Конечно, такое вряд ли произошло бы, но эта мысль доставляла мне удовольствие, несмотря на то, что я уже давно не видела смысла в подобных вещах.

Почти все столики в клубе были заняты, и Колетт, взяв у меня плащ, провела меня к сцене, где оставалась пара мест.

— Как вы себя чувствуете? — спросила я, с удовольствием наблюдая за тем, как в нашу сторону поворачиваются головы мужчин. — В прошлый раз вы говорили мне, что у вас проблемы со здоровьем.

— У меня все хорошо. — Говорила она немного отстраненно, но это можно было списать на громко играющую музыку и тот факт, что она шла впереди меня — я при желании не смогла бы уловить эмоции в ее голосе. — У вас прекрасное платье.

— О, ну что вы. Прошлогодняя коллекция.

— Прошу вас. — Колетт жестом пригласила меня занять свободный столик. — Принести вам чего-нибудь?

— Шампанского. За мой счет.

Я повернулась на звук голоса и увидела старого знакомого, сидевшего за соседним столиком. Опять этот Патрик!

Колетт посмотрела на меня.

— Пусть будет шампанское, — смилостивилась я.

Патрик воспринял это согласие как приглашение, и тут же сел за мой столик.

— Мисс Паттерсон, вас давно не было! — сказал он. — Прошу прощения… до сих пор мисс, я прав?

— Вы правы, — ответила я, закуривая.

— Вас, похоже, это не печалит?

— Вы снова правы.

Судя по величине его зрачков, Патрик уже успел крепко выпить, если не покурить.

— Где вы так долго пропадали? Кстати, ваше платье чудесно.

— Спасибо, господин Мэйсон. У вас тоже чудесный костюм.

Я посмотрела на танцевавшую на сцене девушку. Она была одета в платье из лисьих шкур — точнее, она была обернута несколькими лисьими шкурами, которые постепенно снимала и бросала в зал. В какой-то момент наши взгляды встретились, и я нахмурилась, вспоминая, видела ли где-то ее лицо. А внешность у девушки была более чем запоминающаяся: пышные вьющиеся волосы, темные с медным отливом, большие зеленые глаза и немного грубоватые, но приятные черты лица. Девушка улыбнулась мне и бросила одну из шкур в мою сторону. Я подняла руку и поймала ее. Мое участие было встречено аплодисментами и одобряющим свистом.