замерз, даже хлопок его рубашки обжигает кожу Майка ледяным холодом. У Майка такое чувство, что тот вышел, не потрудившись надеть куртку. Некоторые вещи не меняются.

— Ты замерз, — мягко произносит Майк, потому что это проще, чем «прости».

— Ты гребаный мудак, — бормочет Лиам.

Легко или нет, но Майк догадывается, что на этот раз нужно попросить прощение.

— Извини.

— Это не смешно, ясно? — возмущается Лиам. Его голос звучит хрипло, немного сдавленно. — Я знаю все про твою бол… просто… я понимаю, но мне это ни хрена не смешно.

— Иди сюда, — зовет Майк, боясь, что Лиам откажется. Но тот воспринимает это как приглашение. Холодная щека прижимается к его груди, красные пальцы сжимают его рубашку.

— Я не хочу, чтобы ты бросал меня, — шепчет Лиам, уткнувшись в рубашку Майка.

Лиам никогда не произносит слова «смерть». Это всегда эвфемизмы. После… Бросить… Уйдешь… Танцует вокруг этого слова, как боксер против более сильного противника, которого можно победить, только в случае его смертельной усталости.

Майк его не винит. Он до сих пор не знает, что, черт возьми, сделал бы сам, если бы все было наоборот. И Лиам, кажется, чувствует несравнимо, если не больше, чем Майк, то уж точно —сильнее.

— И я не хочу, — отвечает Майк. — Думаешь, меня это не пугает до чертиков, Лиам? Кто будет тебя кормить? Ты будешь есть обеды из микроволновки, пока не умрешь от недоедания.

Лиам фыркает, отстраняясь от груди Майка, вытирая глаза. Рубашка Майка мокрая от слез. Это не то, чего заслуживает Лиам. Это так чертовски далеко от того, чего заслуживает Лиам.

— Тебе тридцать лет, — констатирует Майк. — Ты не подписывался на это.

— Заткнись, — рявкает Лиам.

— Ты можешь уйти, — продолжает Майк. Он говорит это не в первый и не в последний раз. — Я бы не стал тебя винить. Я был бы счастлив за тебя.

Правда, это разобьет его чертово сердце, но он будет счастлив за Лиама. Он думает, что это может стать даже облегчением.

— Иди на хрен, — ворчит Лиам, снова прижимаясь к нему, его щека оставляет горячую влажную полосу на горле Майка. — Ты застрял со мной. Ты по идее должен уже смириться с этим.

По идее.

— Не знаю, как быть, — говорит Майк. — Каждый день — ты новая куча неприятностей. Не могу привыкнуть к тебе, ты продолжаешь удивлять меня.

— Это… это действительно чертовски глупо, что я уже скучаю по тебе? — спрашивает Лиам, и глаза Майка горят. Он сглатывает. Тяжело.

— Я так чертовски зол каждый день, — говорит Майк. Это звучит грубо, неприятно честно. — Я так зол, что, скорее всего, не увижу, какую очередную херню ты затеешь в кризис среднего возраста.

Лиам трясется, и Майк притягивает его ближе, устраивая у себя на коленях. Он тяжелый, но Майк не возражает. Ему нужен этот вес, если собирается продолжать говорить честно.

— Ты чертовски тяжелый, — констатирует Майк.

— Может быть, я растолстею, — размышляет Лиам. — И полысею. И на старости лет увлекусь моделированием поездов или мостов, или еще чем-то в этом роде.

— Боже упаси, — возражает Майк.

— Я хочу сказать, что ты не потеряешь многого, — подытоживает Лиам, стараясь казаться непринужденным, но безуспешно. — За исключением, может быть, побольше возможностей постебать меня.

— Я буду так сильно скучать, — говорит Майк, затем поворачивается и прячет лицо в волосах Лиама, прижавшись губами к его виску. — Мне очень жаль, — с трудом выговаривает он. Едва справляется.

— Почему ты извиняешься? В этом нет твоей вины.

— Я противный ублюдок? — догадывается Майк.

— Так и есть, — соглашается Лиам, и Майк поднимает голову, подперев большим пальцем подбородок, осматривает колючие влажные ресницы, мокрые следы на щеках. Пытается не обращать внимания на слезы. Но он знает, что они останутся с ним до конца, как бы близко или далеко это ни было. Майк снова целует его в висок, щеку, губы, и он везде чувствует вкус — соль.

«Я так чертовски сильно тебя люблю», — Майк не произносит вслух, но он думает об этом так сильно, что почти уверен — Лиам слышит его.

ЧАСТЬ IV

ЗАНАВЕС (2033)

Глава 28

НИ В ЧЕМ СЕБЕ НЕ ОТКАЗЫВАЙТЕ: Смерть Силовика

Когда мне было восемнадцать лет, я влюбился в первый и единственный раз. В мужчину, который, как вы могли подумать, является главным героем этой главы, как и других в этой книге, но это не так. Я влюбился в амплуа игрока, которое и по сей день остается спорным. В силовика, которые во времена моей юности еще были неотъемлемой частью каждой команды. Они принимали удары, наносили удары, защищали свою команду. Силовик, как многие шутили, это скорее гладиатор на коньках, а не хоккеист.

Теперь ближе к сути.

Когда мне было восемнадцать, я влюбился в мужчину, товарища по команде, силовика.

Когда Майк Брауэр умер в начале этого года, в прессе появилась небольшая заметка. Это стало незначительной новостью на всех аренах, где он играл, и отрезвляющим напоминанием для всех хоккеистов об опасности игры. Не могу сосчитать, сколько сообщений я получил от игроков НХЛ, бывших и нынешних, когда они услышали о его смерти. Я получал сообщения от друзей и бывших товарищей по команде. От членов руководства «Ойлерз», бывших и нынешних, от владельца до врача команды, который сказал, что даже пятнадцать лет спустя все еще чувствует себя виноватым. Я ответил, что Майк велел бы ему не быть долбанным мудаком, и, как ни странно, думаю, что после этой фразы мы оба почувствовали себя лучше. Майк обладал таким эффектом.

По официальной версии в тридцать два года Майк потерял интерес к игре и ушел из хоккея. Сыграл свою роль, выполнил работу, пришло время. И только несколько человек знали настоящую причину: он ушел на пенсию в результате сотрясения мозга и симптомов, которые беспокоили его в течение последнего года жизни в Эдмонтоне, симптомов, которые исключили для него возможность играть на льду, и шанс на нормальную жизнь.

Начались хронические мигрени, которые преследовали его всю оставшуюся жизнь. К тридцати пяти годам у него развился тремор. Поначалу только тогда, когда он испытывал стресс или концентрировался на каком-то процессе. Но в итоге все мелкомоторные задачи оказались недосягаемыми. В тридцать девять ему поставили диагноз «болезнь Паркинсона», который почти наверняка был напрямую связан с травмой головы.

Бесконечный список лекарств постоянно корректировался, но независимо от того, сколько раз его меняли, что добавляли, исключали, проверяли, перепроверяли, пересматривали — все равно лекарства спровоцировали побочные