Корпусные маневры в Могилевской губернии вылились во всенародную демонстрацию любви к Скобелеву. В Могилеве, где стояла 16-я дивизия, ему была устроена восторженная встреча. Скобелев въехал в город поздно вечером. На улицах, освещенных факелами, находились толпы людей, войска были построены шпалерами. Выйдя из экипажа, генерал пошел с непокрытой головой по улицам, запруженным людьми. В Бобруйске католический каноник Сенчиковский пригласил Скобелева в костел. Генерал вошел в него под песнопение. Вся служба прошла на русском языке. Православное духовенство устроило в честь Скобелева не менее торжественный молебен. Такое могло кому угодно вскружить голову...

Но мало кому было известно о душевной драме генерала. Скобелев держал переживания в себе и не делился ими даже с самыми близкими людьми. Но нет-нет в его высказывания врывались пессимистические нотки о недолговечности жизни. Неожиданно для родных Скобелев стал продавать ценные бумаги, золото, недвижимость. Сумма, которую получил Скобелев и передал И. И. Маслову, управляющими делами, приближалась к миллиону рублей. Что собирался делать с этими деньгами Скобелев, так и осталось неизвестным. Тогда же он составил завещание, по которому Спасское отдавалось в распоряжение инвалидов войн. Время шло, но эффект петербургской и парижской речей продолжал свое воздействие на умы.

Это было знамя борьбы против внутреннего и внешнего подавления славянских народов. «Славянским Гарибальди» называли Скобелева, часто произносившего строфы из стихотворения Хомякова «Орел»:

«И это будет, будет непременно, – добавлял Скобелев, – когда у нас будет настолько много „пищи сил духовных“, что мы будем в состоянии поделиться с ними ею; а во-вторых, когда „свободы нашей яркий свет“ действительно будет ярок и целому миру ведом... А до тех пор надо надеяться, верить, не опускать голову и не терять своего сродства с народом, сознания своей национальности». Между тем в огромной почте Скобелева все чаще и чаще стали появляться письма с анонимными угрозами. Из какого лагеря они исходили, так и осталось загадкой.

«Ради Бога, береги себя, – обращалась к Михаилу Дмитриевичу одна из петербургских знакомых, В. Чичерина, – ты теперь принадлежишь еще более, чем когда-либо, России».

Но Скобелев был не из тех людей, кого могли остановить предупреждения и угрозы.

13 июня Скобелев написал черновик ответа Е. А. Головкиной, покинувшей Минск, попросил И. И. Маслова отправить ей тысячу рублей, написал приказ, в котором подвел итоги маневров, и 22 июня выехал в Москву. О цели своей поездки он сообщил начальнику штаба Духонину – намереваюсь-де осмотреть выставку, заехать в Спасское на могилу родителей и проверить ход строительства школы и больницы. Скобелев закончил беседу с Духониным на минорной ноте:

– Все на свете – ложь! Даже слава...

Никогда еще он не чувствовал себя таким одиноким, как в этот день. М. Филиппов сообщает: «Утром 25-го Скобелев дал знать Аксакову, что будет у него завтра, однако зашел к нему сегодня и принес связку бумаг, сказав при этом: „В последнее время я стал подозрительным“. По свидетельству Ж. Адам, расстался Скобелев с Аксаковым в 11 часов вечера 24 июня, сказав другу: „Я всюду вижу грозу“. Затем, остановившись в гостинице „Дюссо“, он написал записку Вас. И. Немировичу-Данченко с приглашением на завтрашний обед (то есть 26 июня).

В полдень Скобелева видели в «Эрмитаже». Генерал сидел за столом один, был задумчив. Одиночество к вечеру навалилось тоской. В надежде, что хороший ужин, веселое застолье в компании встряхнут его, Скобелев направляется в Столешников переулок, в ресторацию «Англия». Кутеж был в разгаре, когда из соседнего кабинета к Скобелеву вышел мужчина и предложил выпить бокал шампанского. Скобелев не отказался, поскольку из кабинета доносились здравицы в его честь. Как ни старался Скобелев, веселье не приходило. Даже очарование известной всей Москве кокотки Ванды не избавило от хандры. Не прошла она и в роскошном номере, где продолжался ужин. Каково же было удивление дворника, когда поздно ночью он услышал пронзительный крик, а затем увидел неряшливо одетую, испуганную и зареванную Ванду.

– У меня в номере умер офицер, – дрожащим голосом сказала она.

Дворник послал за полицией. Скобелев был опознан, а затем его тело перенесли в гостиницу «Дюссо». Подозрение о причастности Ванды к смерти Скобелева полиция отвергла, однако за ней прочно укрепилось прозвище «могила Скобелева».

Цензура беспощадно вычеркивала из газет любые, даже косвенные сведения о кончине Скобелева, предоставив российскому обществу строить всевозможные догадки. Одну из них пытался обосновать Вас. И. Немирович-Данченко, ссылаясь на рассказ самого Михаила Дмитриевича. В уже упоминавшемся разговоре с военным министром Скобелев в крайне резкой форме сказал: «...Если бы я имел хоть одного офицера в моем корпусе, который бы состоял членом тайного общества, то я его тотчас удалил бы со службы. Мы все приняли присягу на верность государю и поэтому нет надобности вступать в тайное общество, в охрану».

Предположительно, что незадолго до этого разговора кто-то из высших распорядителей «Священной дружины»54 пытался втянуть Скобелева в организацию. Однако, судя по приведенным выше словам, отношение Скобелева к «Священной дружине» было крайне отрицательно. Все это позволило Немировичу-Данченко сделать вывод, что убийство «белого генерала» свершилось «без ведома царя одним из великих князей и Шуваловым, которые считали этого будущего Суворова опасным для российского самодержавия».

Многие годы спустя, когда страсти вокруг внезапной смерти Скобелева улеглись, Ф. Дюбок, доживавший свои дни в Париже, более подробно осветил тайну. В письме в редакцию журнала «Голос минувшего» он сообщал: «Совершившееся в великие дни русской революции, в марте 1917 г. падение дома Романовых невольно заставляет вспомнить об одной попытке свержения этой династии в царствование Александра III – о замысле „белого генерала“. Вот что я слышал из уст незабвенного председателя 1-й Государственной думы Сергея Андреевича Муромцева.

Правительство Александра III, уверившись в том, что М. Д. Скобелев замышляет сделать переворот и свергнуть династию Романовых, учредила под председательством великого князя Владимира Александровича особый негласный суд из сорока лиц. Этот суд «сорока» большинством тридцати трех голосов приговорил «белого генерала» к смертной казни и поручил полицейскому офицеру привести приговор в исполнение. Палач блестяще справился со своей задачей, за что получил следующий чин и большое денежное вознаграждение». По версии Ф. Дюбока, в отдельном кабинете под видом купцов кутили сыщики, а в шампанское была всыпана отрава.