Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Добрый вечер, кхе–кхе, ваше превос…
«Люди — тени», — прочитал Дийкстра титульный лист рукописи, который бесцеремонно поднял с пола. — «История секретных королевских служб, Орибастусом Джиафранко Паоло Ройвеном, магистром, написанная»… Ох, Ори, Ори. Старый мужик, а такие глупости…
— Кхе–кхе…
— Я пришел попрощаться, Ори.
Ройвен удивленно взглянул на него.
— Видишь ли, верный друг, — продолжал шпион, не дожидаясь, пока секретарь прокашляет что–нибудь путное, — я тоже стар, и получается, что тоже глуп. Вякнул одно слово одной особе. Только одной и только одно… И оказалось, что это на одно слово и на одну особу больше, чем требовалось. Послушай как следует, Ори. Ты их слышишь?
Ори Ройвен, широко раскрыв удивленные глаза, отрицательно помотал головой. Дийкстра минуту молчал.
— Не слышишь, значит. А я слышу. Во всех коридорах. Крысы бегают по третогорскому граду, Ори. Идут сюда. Приближаются на мягких крысиных лапках.
* * *
Они возникли из тени, из тьмы. Черные, в масках, проворные как крысы. Стражники и охранники из вестибюля свалились, не застонав, под быстрыми ударами стилетов с узкими гранеными клинками. Кровь текла по полам третогорского замка, разливалась по паркету, пачкала его, впитывалась в дорогие венгербергские ковры.
Они шли по всем коридорам, оставляя за собой трупы.
— Он там, — указав на дверь, сказал один. Черный шарф, закрывающий лицо до глаз, приглушал голос. — Туда он вошел! Через канцелярию, в которой работает Ройвен, вечно кашляющий хрыч.
— Оттуда нет выхода. — Глаза другого, командира, горели в прорезях черной бархатной маски. — Из комнаты за канцелярией другого выхода нет! Там нет даже окон.
— Остальные коридоры под охраной. Все двери и окна. Он от нас не уйдет. Он в ловушке.
— Вперед!
Двери поддались под ударами ног. Сверкнули стилеты.
— Смерть! Смерть кровавому палачу!
— Кхе–кхе? — Ори Ройвен поднял над бумагами голову с близорукими слезящимися глазами. — Слушаю вас. Чем могу, кхе–кхе, быть полезен?
Убийцы с ходу разбили дверь в личные апартаменты Дийкстры, пробежали по комнатам, словно крысы обнюхивая закоулки. Со стен полетели гобелены, картины и панно, кинжалы рассекали шторы и обивку.
— Его нет! — крикнул один, влетая в канцелярию. — Нет его!
— Где? — крикнул вожак, наклоняясь над Ори и сверля его взглядом сквозь прорези в черной маске. — Где этот кровавый пес?
— Нету его, — спокойно ответил Ори Ройвен. — Сами же видите.
— Где он? Говори! Где Дийкстра?!
— Разве, — кашлянул Ори, — сторож я, кхе–кхе, брату своему?
— Подохнешь, старик!
— Я человек старый, больной и страшно уставший. Кхе–кхе. Я не боюсь ни вас, ни ваших ножей.
Убийцы выбежали из комнаты. Исчезли так же быстро, как и появились.
Ори Ройвена не убили. Они были заказными убийцами. А в полученных ими приказах об Ори Ройвене не было ни слова.
Орибастус Джианфранко Паоло Ройвен, магистр права, провел шесть лет в различных тюрьмах, его непрерывно допрашивали сменяющиеся следователи, выпытывали о самых различных, зачастую вроде бы бессмысленных вещах и делах.
Через шесть лет освободили. К тому времени он уже был совершенной развалиной. Цинга лишила его зубов, анемия — волос, глаукома — зрения, астма — дыхания. Пальцы обеих рук ему сломали на допросах.
На воле он прожил неполный год. Умер в храмовом приюте. В нужде. Забытый всеми.
Рукопись книги «Люди — тени, или История секретных королевских служб» пропала без следа.
* * *
Небо на востоке посветлело, над взгорьями разлился белый ореол, предвестник зари.
У костра уже долгое время стояла тишина. Пилигрим, эльф и следопыт молча глядели на умирающий огонь.
Тишина стояла и на Эльскердеге. Воющий упырь замолк, наскучившись напрасным воем. Воющему упырю пришлось наконец понять, что трое сидящих у костра мужчин за последнее время видели слишком много ужасов, чтобы обращать внимание на вой какого–то там упыря.
— Если нам предстоит странствовать вместе, — неожиданно сказал Бореас Мун, глядя в рубиновые уголья костра, — то надо кончать с недоверием. Давайте оставим позади все, что было. Мир изменился. Впереди новая жизнь. Что–то кончилось, что–то начинается. Впереди…
Он осекся. Кашлянул. Он не привык к таким речам, боялся показаться смешным. Но его случайные спутники не смеялись. О, Бореас чувствовал прямо–таки исходящую от них доброжелательность.
— Впереди перевал Эльскердег, — закончил он уже более уверенно, — а за перевалом — Зеррикания и Хакланд. Перед нами дальний и опасный путь. Если мы пойдем вместе… Отбросим недоверие. Я — Бореас Мун.
Пилигрим в шляпе с широкими полями встал, выпрямился во весь свой гигантский рост, пожал протянутую ему руку. Эльф встал тоже. Его чудовищно изувеченное лицо странно искривилось.
Пожав руку следопыту, пилигрим и эльф протянули друг другу правые руки.
— Мир изменился, — сказал пилигрим. — Что–то кончилось… Я — Сиги Ройвен.
— Что–то начинается. — Покрытое шрамами лицо эльфа искривило что–то, что по всем признакам было улыбкой. — Я — Вольф Исенгрим.
Их рукопожатия были краткими, крепкими, можно сказать, даже взволнованными. Какое–то мгновение это походило более на рукопожатие перед боем, нежели на жест согласия. Но всего лишь мгновение.
Догорающее полено в костре выстрелило искрами, скрепляя событие радостным фейерверком.
— Сожри меня черти, — Бореас Мун широко улыбнулся, — если это не начало настоящей дружбы.
Глава 11
…как и других Верных, так и св. Филиппу оклеветали, приписав оной, будто действует она во вред королевству, якобы подстрекает народ к беспорядкам и мятежам, будто будоражит люд и готовит переворот. Вильмериус, еретик и сектант, первосвященником себя самозванно поименовавший, святую схватить повелел и в узилище темное и ужасное бросил и там мучил хладом и смрадом, требуючи, дабы она в грехах оных призналась и выдала бы тех, коих поучала. И показал Вильмериус св. Филиппе струментарий различный, для пыток предназначенный, и грозился зело. Святая же токмо в лицо ему плюнула и в содомии его обвинила.
Повелел тогда еретик от одежды ее освободить и нагую бычьими жилами сечь без пожаления и под ногти иглы вбивать. И все пытал и взывал, дабы от веры своей и богини отреклася. Но токмо рассмеялася святая и присоветовала ему удалиться.
Повелел тогда оный еретик святую на пыточную лавку укласть, по всему телу железными острогами и крючьями рвать и бока ее свечами палить. Но хоть была она таковыми жестокостями мучаема, являла святая в смертном теле бессмертную терпеливость. И ослабели палачи, и с превеликим страхом отступилися, но Вильмериус грозно оных сгромил и велел, дабы оне далее мучили и десницы свои зело крепко прилагали. И тогда почали святую Филиппу железами раскаленными палить, члены из суставов выбивать и груди женские клещами рвать. И в муках таковых, не признавшись ни в чем, скончалась святая мученица Филиппа.