Молодой человек почти успокоился. Ему стало казаться странным в такое время и в таком месте встретить священника. Теперь он смотрела на Сагана с живым интересом и немного подозрительно.

Саган, вспомнив о том, что стоит возле своего же портрета, отступил в тень и сильнее надвинул на голову капюшон.

– Я, наверное, наговорил слишком много, святой отец, – сказал молодой человек. – Простите, я не хотел мешать вам, но я не ожидал, что в это время здесь кто-то будет. Ночью здесь вообще…

Он не договорил, думая, что теперь настало время услышать, что в ответ скажет священник. Саган молчал.

– Да, конечно, все будет хорошо… Я думаю… Доброй ночи, святой отец, – сказал молодой человек, смущенный неприветливым и даже суровым видом Сагана. – Простите, если я… был груб. Это потому что… Теперь вы сами знаете.

Потом, догадавшись, что, может быть, священник, принявший обет безбрачия, может не знать (или, во всяком случае, не должен знать), молодой человек снова смутился. Он лепетал что-то еще, еще больше смущаясь, а там и вовсе умолк и тут же поспешно удалился, все еще прижимая к груди цветок и записку.

Саган остался один в темноте. Стоял, ни о чем не думая и не зная, что делать. Наконец снова обернулся к ее портрету.

Если раньше у него и была надежда на какой-то ключ к разгадке тайны, на какой-то ответ, то теперь он больше ни на что не надеялся. Серые глаза, смотревшие в никуда, видели все… кроме него.

Саган круто повернулся и направился к выходу из часовни мимо фонтана, журчание которого теперь казалось ему надоедливым. У самых дверей Саган приостановился.

На полу лежал всего один лепесток белой розы.

Саган наклонился и поднял его.

– Тебе… тебе тоже запретили встречаться со мной, – тихо сказал он, разглаживая лепесток между пальцев. – Если это правда, это значит, что Бог отверг меня, что я проклят и надежды нет. И значит, – добавил он мрачно, – все, что я делаю, отныне не имеет никакого значения.

…Известно мне,

Что ни елей, ни скипетр, ни держава,

Ни меч, ни жезл, ни царственный венец,

Ни вышитая жемчугом порфира,

Ни титул короля высокопарный,

Ни трон его, ни роскоши прибой,

Что бьется о высокий берег жизни,

Ни эта ослепительная пышность -

Ничто не обеспечит государю

Здоровый сон, доступный бедняку…

Когда б не пышность, этакий бедняк,

Работой дни заполнив, ночи – сном,

Во всем счастливей был бы короля.

Уильям Шекспир, «Генрих V», акт IV, сцена I

Непокорная, решительная, уверенная в своей правоте, леди Мейгри стояла одна перед лицом Светлого Вестника.

– Поскольку смертным не дозволено знать Промысл Божий, а тебе дано знание прошлого, настоящего и будущего, ты, известная при жизни как леди Мейгри Морианна, заключила соглашение с нашим Владыкой, что не вступишь в контакт с телами из еще живущих, кто мог бы воспользоваться твоим знанием во вред себе самим и всему миру.

– Да, да, – нетерпеливо ответила Мейгри Морианна. – Я знаю, что и почему я сделала. Это нечто такое, чего Вы, может быть, не делаете. Я могу знать замыслы Бога – хотя теперь и сомневаюсь в этом, – добавила она резким тоном, – но я сомневаюсь и в том, знает ли Он мои!

– Сомневаешься, – мягким, но пугающим своей силой голосом сказал Светлый Вестник. – Да, ты сомневаешься. Это сомнение препятствует твоему знанию. Сомнение бросает тень на тебя, тень, которую не может преодолеть наш свет. Сомнение и гордыня могут низвергнуть тебя в вечность, как низвергли тебя при жизни. Ты думаешь в своей гордыне, что лучше Творца знаешь, как совладать со сложностью Вселенной?

Леди Мейгри почувствовала неуверенность, ее праведный гнев пошел на убыль под влиянием аргументов Светлого Вестника.

– Нет, я так не думаю, – сказал она, как будто признала свою вину. – Это лишь… да, я не верю, что вы правы. И я не нарушила соглашения. Саган думает, что я покинула его…

– Как сделала ты это при жизни?

У нее не было ни плоти, ни крови, и все же она чувствовала себя так, словно кровь бросилась ей в лицо. Она приложила руку к шраму, который сохранился только в ее памяти.

– Я не могла бы позволить ему снова поверить, что сделала это по своей воле, – сказала она приглушенным голосом. – Но я держу свое слово. Я не являюсь ему. Та записка, которую он нашел, вы знаете, написана не мной. И я не виновата, если он думает иначе…

– Это техническая сторона дела, – сухо произнес Светлый Вестник. – Ты умна, леди Мейгри. Я назвал тебя этим именем, потому что ты ближе к тому, чем ты была, чем к тому, чем должна быть. Но на сей раз твой ум доказывает нарушение тобою соглашения. Как ты предположила, он думал, что записка эта от тебя. Но это не принесло ему ни надежды, ни утешения. Он неправильно истолковал это и теперь ни на что больше не надеется. Теперь он безрассуден и обречен. И тебе некого упрекнуть в этом, кроме себя самой.

– Признаю, что допустила ошибку, – сказала леди Мейгри, – но если вы только позволите мне пойти к нему, я могу исправить ее…

– Нет. Ты уже достаточно сделала, – сурово промолвил Светлый Вестник. – Даже слишком много. Этого нельзя допустить.

– Вы разрешили моему брату прийти ко мне! – вспыхнула леди Мейгри. – Вы прислали Платуса остановить меня, когда я хотела убить себя.

– Мы прислали Платуса? Ты уверена в этом? Ты никогда не задумывалась, зачем твой брат избрал свой путь, вместо того чтобы искать мира, который мы ему предложили?

Взгляд леди Мейгри выразил изумление. Ее брат восстал против Божественного Эдикта? Она не могла поверить этому и, однако, верила. Спасая ее, Платус, в действительности спасал Дайена. И Дайен для Платуса значил больше, чем собственная душа.

– Что я должна делать? – спросила она, уже спокойная и сосредоточенная.

– Ты не должна возвращаться к физическому существованию. Ты должна оставаться здесь, в нашем духовном пространстве. Ты не станешь вмешиваться в жизнь никого из тех, кого оставила там. Только одно исключение сделано для тебя из-за той ответственности, которую ты взяла на себя при жизни.

– Моя крестница Камила. Теперь я почти ничего не могу для нее сделать. Но остальные, Дайен, Саган… как можете вы просить меня отказаться от них? Особенно теперь…

– Ты можешь видеть их – глазами Бога. Покорись Его воле, Мейгри. Следуй Его мудрости, а не своим пагубным страстям.

Леди Мейгри медленно покачала головой.

– Ты хочешь лишить их свободы выбора? – сурово спросил Светлый Вестник.

– А почему нельзя этого делать? Они же это делают, – возразила она.