— Езжай медленнее, — потребовала Айви. — А то у нее голова кружится от быстрой езды.

Глаза у меня смотрели куда-то вдаль, и вдруг я сообразила, что едва ощущаю головокружение, хотя машина едет намного быстрее любого лифта.

— Я нормально, — сказала я тихо, и Айви повернулась ко мне с удивлением — посмотреть на меня при свете мелькнувшего уличного фонаря. Я кивнула, и она отвернулась снова.

— Спасибо, Айви. И тебе спасибо, Дженкс, — сказала я. Машина замедлила ход и выехала на дорогу.

— Для того мы и здесь, — донесся приглушенный ответ Дженкса. — А как насчет подышать?

Я расстегнула молнию до того уровня, когда он завопил, что хватит.

Вспомнив детишек в больнице, я оглянулась на высокое здание, точно зная, куда надо смотреть. У широких окон третьего этажа торчали пять детских лиц, прижимаясь к стеклам. Я помахала рукой — кто-то из них помахал мне в ответ. Улыбнувшись, я устроилась поудобнее на сиденье большой машины, пообещав себе, что вернусь и принесу им свой старый чайный набор. А может быть, и мои мягкие игрушки. И мороженого обязательно.

— Спасибо, что заехали за нами, мистер Кормель, — сказала я, и вампир глубоко вздохнул. Этот почти неслышимый звук будто дернул в глубине моего существа давно молчавшую струну. Меня залило теплом, и я поймала себя на том, что смотрю невидящим взглядом, совершенно успокоившись, просто существую в том намеке на обещание, которое он выдавал. Это совсем было непохоже на лапанье молодого неживого вампира в молле, и у Айви напряглась шея.

Ринн Кормель наклонился и тронул ее за плечо.

— Это мне было только приятно. — Он обращался ко мне, но пальцы его касались Айви. — Я все равно собирался к вам заехать, на самом-то деле. Есть кое-какая информация.

Айви обернулась к нам — глаза были черны, как зрачки.

— Вы знаете, кто убил Кистена?

Я задержала дыхание, но вампир покачал головой:

— Я знаю, кто его не убивал.

Атмосфера в «хаммере» резко изменилась, когда Эрику высадили возле ее работы. Я с облегчением посмотрела вслед радостной вампирше, которая помахала нам и скрылась в дверях фирмы, занимающейся компьютерной безопасностью. Вооруженный охранник придержал перед ней двери, а нам коротко кивнул. Она вела себя как пустоголовая дура, говорила как пустоголовая дура, одевалась как богатая пустоголовая дура — но к этому готскому прикиду и броской внешности прилагались мозги. И у Эрики, в отличие от Айви, поведение не служило маскировкой для депрессии.

— О господи! — выдохнул один из охранников Кормеля, когда мы двинулись дальше. — Она никогда рта не закрывает.

В другом случае я бы ответила чего-нибудь про то, что женщины таким образом восполняют неумение мужчин в этой сфере деятельности, но на этот раз он был прав. Когда Эрика не спала, она молола языком.

Расслабив плечи, я подвинулась на кожаном сиденье, устраиваясь вольнее на освободившемся пространстве. Кожа осталась теплой, от нее шел запах вампирских феромонов. Давно уже я не получала такой их дозы — мои связи с вампирами резко сократились после смерти Кистена.

В мозгу возник смутный сигнал тревоги, я открыла глаза. Не хотелось мне снова завязываться с вампирами, как бы это ни было приятно — а это было приятно. Но это — постепенный переход к пассивности, и он медленно меня убьет или вызовет взрывную реакцию. Я это знала, и Айви это знала, и, быть может, смерть Кистена была мне на благо, каким бы она ни была горем. Нельзя сказать, что Кистен приносил мне вред: он помогал мне избавиться от слабостей, о которых я и сама не знала, вводил меня в ту культуру, которую можно понять только на опыте. Его смерть разбила мне сердце, вывела из слепоты и спасла меня от меня самой… и я не хочу делать ее напрасной, в упор не видя то, чему она меня научила.

Сладкая горечь воспоминаний закружила меня водоворотом, и я села ровнее, аккуратно положив сумку себе на колени. Сидящий рядом элегантный Ринн Кормель коснулся рта тыльной стороной ладони — думаю, он прикрыл улыбку. Меня бросило в жар при мысли, что он видел сейчас, как я взяла себя в руки.

Ринн Кормель не был стереотипным мастером-вампиром. Он пока еще не был мертв достаточно долго, чтобы перейти коварный сорокалетний барьер, и не пытался скрыть возраст, в котором умер, поддерживая спортивную форму лет на сорок с небольшим. Угольно-черные волосы пронизывали серебряные нити, на лицо легли первые морщинки, которые мужчинам помогают достичь вершин карьеры и которые женщины стараются скрыть. Он знал, что я стала его подозревать, но не притворялся, что этого не заметил. Не делал никаких загадочных заявлений вроде «ничего из этого не выйдет хорошего», произносимыми как полуугроза, полуобещание. Просто он был такой чертовски… обыкновенный. Политик и политик.

Я окинула его взглядом — свежая стрижка, черное кашемировое пальто, блестящие туфли. Туфли не по погоде, но он все равно не простудится. Все это на публику.

Увидев, что я смотрю, Кормель улыбнулся. Он был высок, хорошо одет и хорошо сложен. Смех приятный, манеры располагающие, но не был он ни красив, ни чем-либо примечателен — слишком мертвенно-бледен, чтобы быть привлекательным, — пока не улыбался. А тогда он становился неотразим. Его улыбка спасла мир — в буквальном смысле не дала ему развалиться, когда после Поворота все разлеталось и склеивалось невиданным ранее образом. Это была не улыбка, а обещание — добра, честности, надежности, защиты, свободы и процветания. Увидев эту улыбку, адресованную мне, я заставила себя отвернуться и заправила за ухо выбившуюся прядь.

Айви застыла неподвижно, поняв происходящее на заднем сиденье по сигналам, которые я ей невольно передавала. Да вообще любой, кто был в машине, мог понять. Когда Айви повернулась к нам, она озабоченно хмурилась:

— В больнице пустят копов по ее следу, пока мы успеем оформить отказ, — сказала она. — Им совсем не улыбается таскаться по судам, если она свалится.

Сидящий в моем пальто Дженкс засмеялся, и я вздрогнула — совсем забыла, что он здесь.

— И сколько шансов за то, что она не свалится? — спросил он саркастически, потом вылетел и сел ко мне на плечо под укрытие теплого шарфа, раз Эрика ушла.

— Мы договорились насчет пожить у одного друга недалеко от церкви, чтобы Дженкс мог подходить к телефону, — ответила Айви, глядя неспокойно то на меня, то на Кормеля. В ней ощущался какой-то беспомощный страх — не тот первобытный страх, какой вызывал у нее Пискари, когда глядел на меня, но страх, что Кормель может мною заинтересоваться. Это не ревность была — это был страх остаться одной. — Если мы едем к церкви, я покажу дорогу, когда подъедем ближе, — договорила она.

Дженкс фыркнул:

— Сколько раз ты теряла сознание в этом году, Рейч?

Разозлившись, я попыталась на него посмотреть, но он был слишком близко.

— Хочешь потерять сознание прямо сейчас, Дженкс?