Летом Черчилль занялся организацией бирж труда, благодаря которым люди, оставшиеся без работы, могли бы найти новую, а работодатели, соответственно, необходимые кадры. «Нехватка рабочих мест в одном округе, – пояснял он в записке кабинету министров, – может совпасть с избытком в других. Биржи должны исправить этот дисбаланс. Они также покажут необходимость или отсутствие необходимости в любой конкретный момент принятия срочных мер по облегчению ситуации».

Черчилль направил свой план Сидни Уэббу, который нашел его «замечательным». По предложению Уэбба он связался с молодым университетским преподавателем Уильямом Бевериджем, который увлекался планами социальных реформ. Черчилль проверил на нем многие свои идеи и познакомился с новыми. Вместе с высокопоставленным чиновником министерства сэром Хьюбертом Смитом он обсуждал, как лучше представить законопроект по сокращению доли низкооплачиваемого труда – от членов парламента или от правительства. Черчилль склонялся в пользу правительства.

Для облегчения повседневной работы Черчилль добился перевода к себе Эдварда Марша из Министерства по делам колоний. «Мало кому так повезло, как мне, – написал он Маршу в августе, – найти в темных и грязных закоулках Министерства колоний близкого друга, за которого я буду держаться всю жизнь». 6 августа Черчилль с Маршем были в Берли-он-зе-хилл в Ратлендшире, в доме, арендованном на лето его кузеном Фредериком Гестом. Ночью в помещении вспыхнул пожар. Черчилль в пижаме, пальто и шлеме пожарного помогал прибывшей бригаде справиться с пламенем и спасал ценные гобелены и картины.

Прочитав о пожаре, Клементина прислала Черчиллю телеграмму, выразив беспокойство за него. Он ответил: «Сегодня утром получил вашу телеграмму и с удовольствием отметил, что вы меня не забыли. Сам пожар был захватывающим, мы даже, можно сказать, наслаждались. Жаль только, что такие веселые развлечения очень дорого обходятся. Увы, архивы превратились в прах за десять минут. Еще было очень странно оказаться в такой близости от этой жестокой стихии. Я не имел представления – кроме как по книгам – о силе и величественности сильного пожара. Целые помещения охватывало огнем, словно по волшебству. Столы и стулья вспыхивали, словно спички. Полы вставали дыбом, стекла лопались вдребезги. Крыша провалилась. Из каждого окна вырывалось пламя, а из середины дома гудящий вулкан выбрасывал в небо искрящиеся вихри».

В этом письме, отправленном 7 августа, Черчилль сообщил Клементине, что его брат Джек в этот день сочетался браком с леди Гвенделин Берти в Абингдоне. Все семейство Черчилль, как он выразился, «спикировало на автомобилях». В этом же письме Черчилль пригласил Клементину в Бленхейм. «Мне очень хочется показать вам это прекрасное место с садами, в которых мы найдем много уголков, где можно побеседовать, и много тем, на которые сможем поговорить». За этим письмом последовало второе. «Вам следует ехать поездом из Саутгемптона в Оксфорд через Дидкот. Я встречу вас в Оксфорде на машине, если вы телеграфируете время прибытия».

В письме Черчилль упомянул «эти ваши странные загадочные глаза, тайну которых я так страстно желаю понять. Но я глуп и неловок в общении с женщинами и, разумеется, замкнут и необщителен. На этом пути меня ждет одиночество».

Клементина приехала в Бленхейм. Первые два дня Черчилль слишком стеснялся, чтобы предложить ей выйти за него замуж. На третье утро кузен Санни зашел в его спальню и стал убеждать быстрее встать и не упустить шанс, возможно навсегда. Черчилль внял совету и пригласил Клементину на прогулку в сад. Во время прогулки начался дождь. Они укрылись в маленьком декоративном храме Дианы. Там Черчилль набрался мужества и спросил, не согласится ли она стать его женой. Она согласилась.

Пара решила держать помолвку в тайне, пока Черчилль не напишет об этом матери Клементины в Лондон. Но на обратном пути он встретил своего друга Ф. Смита и проболтался. Дома он написал матери Клементины: «Я не богат и не обладаю властью, но ваша дочь любит меня, и с этой любовью я чувствую в себе достаточно сил, чтобы взять на себя великую и священную ответственность. Думаю, я смогу дать ей счастье и положение, достойные ее красоты и добродетели».

Черчилль попросил Клементину взять письмо с собой, поскольку она собиралась в этот день вернуться в Лондон. Но в последний момент он решил составить ей компанию, а потом привезти в Бленхейм и мать, и дочь. Он уехал с ней в Лондон и вернулся с ними обеими специальным поездом. «Он очень похож на лорда Рэндольфа, – написала мать Клементины подруге. – В нем видны некоторые его недостатки и все его достоинства. Он добрый и ласковый, нежен к тем, кого любит, и ненавидим теми, кто не подпал под его обаяние».

Новость о помолвке Черчилля вскоре стала известна обществу. «Уверен, этот союз придаст вам новые силы, – написал Морли, – и облегчит крутой и тяжелый подъем, который вам предстоит». Через два дня Черчилль был в Суонси, где, выступая с большой речью на тему англо-германских отношений, обрушился с критикой на тех, кто пытается распространять в стране слухи, что война между Великобританией и Германией неизбежна. «Морская политика любой партии, которая хочет удержаться у власти, – говорил он, – должна базироваться на разумных мерах защиты своих берегов. Это обеспечит Британии мирное развитие и в то же время избавит нас от проклятия континентального милитаризма. Не существует столкновения интересов – крупных, важнейших интересов – между Британией и Германией ни в одной части мира. Они одни из наших лучших партнеров, и, если с ними что-то случится, не знаю, что произойдет с рынком нашей страны».

Тем, кто утверждал, что Германия представляет угрозу, Черчилль сказал: «Двум великим народам не за что драться. Нет такого приза, за который можно было бы соперничать, и нет места, где можно было бы столкнуться. Есть тысяч пятнадцать смутьянов, жуликов и ворчунов в Британии и Германии, кто говорит об опасности войны и хочет этой войны. А что остальные? Что остальные сотни миллионов человек, живущих на островах и в Германии? Неужели мы все такие бараны? Неужели демократия двадцатого века настолько слаба, что не может проявить свою волю? Неужели мы все станем куклами и марионетками, которых можно дергать за веревочки вопреки нашим интересам, а мы будем биться в отвратительных конвульсиях? Нет, у меня глубокая и неколебимая вера во внутреннюю доброту великого народа. Я верю, что трудящиеся всего мира имеют общие интересы. Я верю, что так называемая «международная солидарность трудящихся» является огромным благом, дарованным всем народам».

Весь август Черчилль предавался размышлениям о процедуре арбитража, которая вынуждала его вмешиваться в каждый трудовой конфликт в торговле или промышленности. В начале сентября он понял, что требуется некая более формальная и постоянная структура. Он предложил создать действующий третейский суд, состоящий из двух представителей рабочих, двух предпринимателей и председателя, назначаемого Министерством торговли. Суд должен собираться в любое время, когда этого потребуют обе стороны. Кабинет одобрил план Черчилля, и он немедленно был приведен в действие. В течение двенадцати месяцев суд разобрал семь трудовых споров.

Черчилль и Клементина планировали свадьбу на середину сентября. Но даже в этот короткий период помолвки невеста заколебалась. «Она увидела лицо единственной реальной соперницы, которую ей доведется узнать за все пятьдесят семь лет супружеской жизни, – писала позже ее дочь Мэри, – и в какой-то момент струсила». Этой соперницей была общественная жизнь и политика, которая, по словам ее дочери, «имела постоянные притязания на его время и интересы». Пока Клементина раздумывала, брат Билл напомнил ей в письме, что она уже разорвала две помолвки и что ей не стоит выставлять себя на посмешище и унижать такого популярного человека, как Черчилль. «Но сильнее братских увещеваний, – писала Мэри, – подействовали тепло, энергичная настойчивость Черчилля и его абсолютная уверенность в будущем, которые смели одолевающие ее сомнения».